– Господин следователь, вы хотите мне что-то сказать? – сквозь вуаль сверкнули блестящие от слез глаза.
– Мадам, примите мои искренние соболезнования. Я потрясен скорой и печальной смертью вашего сына. Но, если вы позволите мне напомнить, наш прежний разговор остался незаконченным. Собственно, именно поэтому я здесь. И я, и доктор, мы оба полагаем, что эта трагедия не является случайностью. Возможно, это преднамеренные действия.
– Другими словами, вы снова настаиваете на мысли о том, что Петеньку убили? – она нервно сжала руки в кружевных перчатках.
– Сударь! – резко произнес молодой человек, державший женщину под руку. – Вы не находите, что сейчас не самое подходящее время для подобных разговоров!
– Прошу прощения, господа! Я лишь хотел еще раз выразить вам свои соболезнования. Прошу прощения! – Сердюков искренне прижал руку к сердцу и чуть поклонился. – Однако же, Серафима Львовна, дозвольте мне навестить вас на днях, когда вы сможете меня принять и уделить мне время для беседы.
– Что ж, извольте. Но не теперь, прощайте.
Сердюков еще раз поклонился и снял шляпу. Молодой человек сухо кивнул и повел даму к экипажу.
– Экая бестактность! – процедил он сквозь зубы, но достаточно громко, чтобы собеседники могли расслышать его слова, и искоса посмотрел на тетку.
– Совать нос в чужие дела его долг. А наш долг – достойно проводить Петю, – с тяжелым вздохом ответила Серафима Львовна.
– Но ведь это какая-то белиберда, глупость несусветная. Чушь собачья! Навет! Кому надо убивать Петра! Господи! Петра!
Что-то в его словах показалось матери странным, словно промелькнуло затаённое недоумение. Мол, нашли кого убивать, неужели нету на свете более достойных личностей?
Она чуть отодвинулась и приподняла вуаль, чтобы посмотреть племяннику в глаза.
– Стало быть, Лавруша, ты полагаешь, что твой кузен был таким ничтожеством, что и смерти недостоин?
– О, Господи! Серафима Львовна! Опять вы за свое! Прошу вас, не надо сцен, вы расстроены, я расстроен, наговорим друг другу гадостей! К чему теперь все это?
– Иными словами, ты хочешь сказать, Лавр, что теперь, когда ты остался в нашей семье единственным, то теперь, теперь…
Она стала всхлипывать и вся затряслась. Слезы не давали дороги словам. Впрочем, это и к лучшему. Что может быть нелепей семейной сцены у свежей могилы!
– Или быть может, – Лавр оторопело остановился. – Быть может, вы и впрямь думаете, что Петра убили, и, может, вы про меня и думаете?
