У него была квадратная фигура, но, по иронии судьбы, его фамилия была Леже[1]. Ему было около пятидесяти. С коротко подстриженными волосами, крикливый, он с недовольным видом обращался к Гордону на «вы». «Ты» сорвалось с его губ, как плевок, и неуместно изысканные манеры Гордона, больше, чем его американский акцент, заставили его неохотно проглотить оскорбление.
Леже в течение августа заменял главного комиссара, который тоже уехал в отпуск. Однако он выглядел младшим по званию рядом с другим полицейским – Жераром Дебуром. Дебур, которому было около 35 лет, стройный, породистый, элегантный, выглядел более импозантно, чем его начальник по званию.
– Я жду! – сказал Леже, потеряв терпение.
Гордон потер руками глаза, как будто это движение могло помочь ему стереть запечатлевшуюся в их глубине жуткую картину.
– Ну, а что же делали до этого?
Безличное местоимение избавляло Леже от обращения на "вы", слишком противного для него.
– Можно же вспомнить хоть это, по крайней мере?
– Утром я уехал из дома.
– В каком часу?
– В девять двадцать-двадцать пять. Я опоздал на поезд, отходящий в Париж в девять тридцать, и сел на поезд в девять сорок пять... У меня должна была состояться встреча в десять часов.
– Где?
– В отеле "Пон-Руайяль".
– С кем?
– С мадам Мерфи... Дороти Мерфи.
Гордон короткое мгновение колебался, затем выпалил:
– Так как я опаздывал, то позвонил ей, когда приехал на вокзал Сэн-Лазар. Мы договорились встретиться позднее, в половине седьмого, у "Двух макак".
Дебур теперь предоставил возможность Леже одному задавать вопросы. Он предпочитал изучать Гордона, следить за его малейшим движением.
– Что было потом? – продолжал Леже.
– Я пошел прогуляться.
– Где?
– По бульвару Сэн-Мишель.
– Все это трудно проверить. А потом?
– Я купил газеты и зашел выпить стаканчик на террасу "Майе".
– Один стаканчик?
– Два или три... Я не знаю!
– И сколько это заняло времени?
– Полтора часа, может быть, два...
– А потом?
– Я зашел в закусочную напротив, чтобы съесть сэндвич.
– Больше не было двух-трех стаканчиков?
Гордон испытывал к полиции отвращение, которое с годами превратилось в интеллектуальное убеждение. Внезапно это в основном внутреннее раздражение, которое он испытывал, когда мальчишкой его ругали полицейские, как только он решался сунуться в белые кварталы, возникло с прежней силой. Гордон почувствовал, как напряглись мускулы под кожей.
– Это знание не поможет вам пролить свет на убийство моей жены!
– Это поможет нам узнать, сколько стаканчиков необходимо мосье, чтобы потерять память. А что потом?
