Я только защитников Отечества почитаю и приемлю
. Тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, есть достаточно агрессивная форма защиты Отечества в виде военной разведки.
Однажды я спросил у Звягинцева, сидя с ним и с Настасьей за рюмочкой в предполуночной комнатушке его:
– А что такое великодержавный шовинизм?
– Ты совсем дурак?
– Совсем.
– Ну, дескать, трепещите… полячишки, например, или французишки, скажем; а мы - великая держава. Понял?
– Нет.
– Что не понял?
– Так ведь Россия - многонациональное государство. Татария имеется, эвенки, друг степей калмык. Какой же в России может быть великодержавный шовинизм? Это в однородной по составу национальному стране возможно.
– Не Россия - многонациональное государство, а Советский Союз. Страна, нация, держава, государство - разные слова. Есть представитель этноса, а есть и верноподданный; понятия не синонимичные.
– Оставь его, Звягинцев, - сказала Настасья, - ему еще работать и работать над словарным запасом. Он молодой у нас ишшо. Поехали домой, а то засидимся - мосты разведут.
Мы ехали домой, задергивали шторы, окунались во тьму квартирного города, любили друг друга. Начинало светать. Неизбежно начинало светать. В царстве утренней зари, истинной Авроры, в Настасьиных окнах вновь возникал серый остров Войны, чьи очертания на несколько часов растворяли темная ночь или осенний ливень.
– Я стихи сочинил в японском духе, - сказал я гордо. - Работаю над словарным запасом. Слушай.
Слышу крик чайки
в весеннем саду
с осенней листвой.
– Какой словарный запас? Тут и слов-то кот наплакал.
– Японский стиль. Будто сама не знаешь. Земли кот наплакал, слов кот наплакал, зато сколько смысла и какая любовь к красоте.
– Самое смешное, - сказала она, - что я тоже сегодня сочинила стихи в японском духе.
Летние цветы
в зимнем саду
видят снег в окне.
– Твои лучше, - сказал я.
– Мне твои тоже нравятся, - сказала она.
– Тебе мои нравятся, но твои лучше, - сказал я, целуя ее в мочку уха, и шею, в затылок.
Она не отстранилась. Значит, мы помирились. Утром мы поссорились.
– Бывает Ватерлоо любви. Ее Бородино. Ее Трафальгар. Сегодня я думал: «О, Цусима любви моей…»
– Давай больше не будем говорить о любви.
Конечно, не будем. Из-за разговора о любви мы и поссорились.
Я хотел, чтобы она любила меня за что-то. За успехи. За ум. За достижения, что ли. Настасья говорила: истинная любовь беспричинна. Мне не нравилась такая постановка вопроса. Тебя я вижу в толпе и почему-то узнаю, от других отличаю. Не умозрение, не физическая тяга, не душевная близость, не нежность; все это вместе, да;
