Я слушал ее снисходительно, глупый взрослый перед мудрым ребенком. Постепенно мне открылось, что мне не след проявлять к ней снисходительность, она чует острей меня, почти провидит, но речь ее дикарская, женская, полна духов, иных метафор, коих мой грубый слух не воспринимает, словно ноты индокитайской удлиненной гаммы или безразмерной длины гаммы сирен, включающей ультра» и инфразвук. В конце концов я приноровился и невидимыми жабрами стал ее кое-как понимать. Невидимыми, извините за выражение, жабрами души.
Теперь я отличаю людей, любивших и любимых, от прочих; первым дано понимание мира. Вдвоем любящие мужчина и женщина воистину непобедимы; видимо, боги пантеонов типа японского ревнивы и следят за тем, чтобы настоящих мужчин и женщин было так мало. Ибо сие колеблет могущество божеств.
В один из ветреных дней, выждав вечера, ближе к воробьиной ночи, Настасья поднялась с постели, села у старинного зеркала. Она вглядывалась в отражение свое, и словно изображения многочисленных красавиц, за десятилетия оставшиеся в разных временных слоях зеркальной глубины, подпитывали ее красотою; лицо ее неуловимо менялось. Она подрумянила побледневшие щеки, потерла брови (между бровями в морщинке залег сумрак), мы вызвали такси и поехали к Коле.
Направление ее нелюбимого ветра определялось легко, поскольку вода стояла высоко, реки и каналы приготовились к наводнению. Город наполнился дополнительными звуками: громом кровельной жести, скрипом висячих фонарей, тревожным шорохом и шелестом листвы, выметенной из садов, скверов и бульваров на тротуары и мостовые, гулким эхом продувных арок, завыванием чердаков, хлопаньем рам подчердачья, брызгами и звоном разбивающихся стекол, осыпающих двор-«колодец» каскадом осколков.
Как-то в нынешней моей жизни гражданина материка (теперь я с полным на то правом мог бы издавать газету или журнал «Континент», да кто ж, кроме жуликов, может нынче что-то самостийно издавать? В жулики и шулера мне к старости лет подаваться мне было не с руки, я и не мечтал) занесло меня на один из островов на выставку под названием «Путешествие на остров Цитеры», то бить на остров любви. То была «эротическая выставка» с размахом, она тут же вылетела у меня из головы, я теперь был искусствовед free lance, как, впрочем, и прежде, и ничего лишнего в голову не брал. Запомнилось мне только название одной работы: «Ветер срывает все одежды». Японская метафоричность авторов «Маньёсю» померещилась мне. Да, есть ветра (к примеру, ветер времени, коим мы все уносимы), срывающие все одежды (предварительно превратив их в охапку летящих складок), есть лакмусовые дожди, смывающие любой макияж, от боевой раскраски фразеологии до… ну и так далее, это уже тема для эссе.
