Джим Моррисон после смерти | страница 4



При жизни сама эта мысль – обыграть Бога в его игре – была бы предельным богохульством. Здесь, в жизни загробной, они с Богом вроде как на равных, во всяком случае, такое складывалось ощущение, а концепция богохульства предполагает значительную дистанцию между хулящим и хулимым. В конце концов, богохульство – это смертный грех, а Эйми, поскольку она умерла, к смертным уже не относится. Разумеется, если Господь всё же заметит её старания и начнёт возражать, она будет счастлива пасть перед Ним на колени. Если Он ей назначит гореть в вечном пламени или придумает какую-то особую кару за её дерзость и самонадеянность, значит, так тому и быть. Во всяком случае, она хоть будет знать, что Он обратил на неё внимание. Её планы не были столь грандиозными поначалу. Она решила, что её Небеса будут скромным, но при этом привилегированным местом, что-то вроде закрытого райского клуба, для неё и для парочки-другой миллионов верующих, которым захочется здесь поселиться. К несчастью, Эйми Макферсон страдала манией величия в тяжёлой форме и пребывала а полной уверенности и собственной непогрешимости – в этом она была схожа с упёртыми проповедниками-евангелистами – и никогда не умела вовремя остановиться. Идея о собственных Небесах прирастала и множилась, пока не пришла к логическому завершению: Эйми решила, что загробная жизнь устроена в корне неправильно и нужна Священная Миссия, может быть, даже Крестовый Поход, чтобы в принудительном порядке реконструировать Мир Иной, согласно её представлениям о правильных Небесах. Только тогда вновь умершие могут быть уверены, что библейские обещания и предсказания – не пустой звук, что все обязательства и соглашения будут выполнены, пусть даже для этого ей придётся занять место отсутствующего Всевышнего. К несчастью, её более чем скромные творческие способности совершенно не подходили под столь масштабный замысел. Какое-то время, когда они с Сэмпл составляли единое существо – хоть постоянно ссорились, но все равно кое-как уживались в одной мнимой плоти, – у них получалось работать вместе. Эйми размечала пространство; Сэмпл дорабатывала детали. Однако Сэмпл быстро вошла во вкус и начала давать выход своей извращённой чувственности, упрямой гордыне и извращённой, опять же, тяге ко всему нездоровому, мерзкому и тошнотворному. Небеса Эйми начали покрываться отдельными зонами искажений, пятнами иррационального, причём среди них было немало таких, о которых и говорить-то противно, не то что на это смотреть, и их разделение – двух сестёр, Эйми и Сэмпл, – сделалось неизбежным.