– Именно в том, в котором нужно? А если ты попадешь в одно, а я в другое?
– Возможно, хотя и маловероятно. Зависит от направления спирали, а его-то задам тебе я.
– А вдруг придется лететь обратно одному? Всякое бывает. Тогда тебе нужного направления не найти. Заблудишься в пространствах. Но у тебя всегда есть запасной вариант, в отличие от меня. Ты всегда можешь выйти из образа, и оказаться на своем диване. В этом твое преимущество передо мной. А вот если я промахнусь, то мне уже из черной дыры никогда не выйти.
– Да уж, будь, пожалуйста, поосторожней, чтобы мне не пришлось искать тебя по дырам.
Мы сгруппировались. Галактион отсчитал старт с большой точностью (один, девятьсот тысячных, восемьсот тысячных,..., двести, сто, С БОГОМ!) и мы устремились вперед что было сил, держась от дыры на полрадиуса.
Звезды затеяли вокруг нас бешеный круговорот, сливаясь все больше в один тусклый фон. Нас захватила центростремительная сила. Это напоминало то, как если бы мы неподвижно висели внутри равномерно светящейся прозрачной ягоды с аспидно черной косточкой. Как космические белки в колесе.
Необычная красота окружающего так поразила меня, что я буквально на мгновение забыл про Галактиона.
"Газуй, недо...!!"- только и упел я расслышать обрывок вопля Галактиона и наступила темнота.
Весь мир слипся в один вязкий комок черной пустоты, которая стиснула меня со всех сторон.
Я почувствовал себя эмбрионом, у которого нет никаких чувств, кроме чувства отсутствия свободы.
Наверное хорошо, что у обычных эмбрионов нет разума, а то им было бы совсем невесело. Теперь я знаю, что значит чувствовать себя эмбрионом.
Еще ничего не понимая, я окликнул Галактиона, но мысль, затрепыхавшись, как бабочка в сачке, так и увязла во мне. Никто не ответил.
Наконец до меня окончательно дошло, что я никуда не перелетел, а банально был затянут и поглощен черной дырой из-за того, что потерял скорость и бдительность. Не справился с управлением.
Полный коллапс. Почему-то вспомнилось, как меня в детстве заперли в темной кладовке. Там было тепло, темно и пахло нафталином. Самое интересное, что при этом совершенно не хотелось кричать и звать на помощь. Казалось, что если я закричу, то вся окружающая темнота навалится на меня и задушит, как подушкой.
Крик был диким диссонансом в этом царстве неподвижности. Так и просидел в одной позе, пока меня не позвали ужинать.
Такое же оцепенение было и сейчас с той лишь разницей, что ужина, наверное, не предвидится.