– Я не играю больше в детские игры, я уже взрослая.
– Правда? В самом деле? – Остановившись у самого подножия скалы, дядя Кинц встревоженно оглядел свою родственницу. – Когда это произошло? А мне казалось, ты выглядишь точно так же.
– Это оттого, что я сняла свое взрослое платье. Если б вы увидели меня в аквамариновых шелках, вы бы сразу поняли, как я выросла.
– И поэтому ты не можешь больше играть? Как печально. Мне очень жаль. – Тут дядюшку Кинца посетила еще одна тревожная мысль: – И это означает, что мне тоже нельзя играть в «Голубую кошечку»? По-моему, это нечестно.
– Нет-нет, дядюшка. Вы можете вести себя как вам заблагорассудится.
– Ну, слава Чарам. В таком случае, дитя мое, идем скорее, и ты расскажешь мне о некоторых тонкостях этой игры. Тебя не будет мучить совесть…
Не переставая говорить, дядюшка Кинц протянул левую руку, и она по самое плечо погрузилась в гранитную поверхность скалы.
Элистэ вздрогнула.
– Я никогда к этому не привыкну, сколько бы раз вы ни показывали мне этот трюк. – Она приложила ладонь к скале и ощутила грубую, жесткую поверхность. – Готова поклясться, что скала настоящая. Как вам удается делать ее такой твердой?
– Наваждение, дитя мое, чистейшей воды наваждение, изобретенное для того, чтобы оградить от посторонних мою частную жизнь. Я рад, что эти маленькие хитрости тебя забавляют. Ну давай же, закрой глаза, и твой дядюшка благополучно проведет тебя внутрь.
– Нет, только не сегодня. Я пришла не в гости. Мне нужна ваша помощь.
– Моя дорогая девочка, ты выглядишь очень грустной. Что я могу сделать, чтобы на твоем личике вновь появилась улыбка?
– Дядюшка Кинц, мой друг… нет, не то чтобы друг, это один из наших серфов… Он попал в беду. Хуже чем в беду – ему угрожает страшная опасность. Вы помните серфа по имени Дреф сын-Цино?
– Тот смышленый, талантливый парнишка? Конечно, помню, замечательный мальчик, просто поразительный. Он что, заболел?
– Хуже, гораздо хуже. Ах, дядюшка, Дреф попал в страшную беду. Если вы ему не поможете, он пропал. Я не преувеличиваю – Дреф действительно погибнет. Он ударил моего отца – должно быть, тронулся рассудком. Ударил своего сеньора! Опрокинул его на землю, разбил нос! Я думала, что отец прикажет засечь Дрефа до смерти, по он не сделал этого, потому что ему в голову пришло нечто похуже. Дрефу отрубят язык и правую руку.
Большие глаза Кинца расширились, он замахал ручками, словно желая отогнать от себя столь ужасную картину.
