– Твои – не знаю, а мои Варюха уворовала. Одним махом. Как вернулся из-под Праги-то, да как пришел на гулянку, да как ее увидел, аж в голове звон, будто по каске прикладом звезданули. Я так себе тогда и сказал: «Ну, друг ты мой, Егорушка, прощай твоя молодость! И если эта дева не твоя, то лучше бы опять в окопы да под танк!»
– Кстати, где она?
– Дома, если пришла. А что?
– Не догадываешься?
– Не-ет. – У Егора лицо начало вытягиваться.
– Леонтину-то переселять пойдем?
– Ну, пойдем.
– И что, вселим да так и оставим? К чему ей одинокая радость? Надо уж по-человечески, с новосельем… Дай-ка телефон, Валентине брякну.
Дождавшись в трубке ответа, спросил:
– Как дела?
– Поди-ко, соскучился? – спросила жена.
– Тоскую, оттого и ночей не сплю. Тебе, чтобы пирог испечь, сколько надо времени?
– Смотря какой. Бывает, полдня. Тебе-то зачем?
– Праздник у нас сегодня.
– Поймал?!
– Кого поймал? Вора, что ли? Это я тебе его завтра в бумажку заверну. А сегодня Леонтину вселяем в общежитский «флигелек», нужна теплая компания. Сырники остались?
– Доели с Митей.
– Сделай еще на… Сейчас скажу. Ты, значит, да я, да Митя, да Леонтина, да Егор с Варей. Сосчитай. Потом в фольгу заверни, чтобы не остыли, в ту, что Аннушка привезла.
– Неужто не знаю?
– Потом зайди за Варей и вместе с нею – в общежитие. Возьмите у коменданта ключи и швабру, а там сами увидите.
– Вдруг за Митей придут?
– Не отдавай. Без детей не новоселье!
– Мне и самой не хочется.
– Тем более… Погоди, тут Егор что-то бормочет, не разберу.
– Пусть Варюха чай прихватит, который душистый, с мятой. У Леонтины вообще может не оказаться.
– Во, правильно, чай ароматный прихватите. До встречки у тихой речки.
– Болтун – находка для шпиона.
Елена Гартушенко-Мильчаковская, взяв с квартирантки все, что по ее мнению причиталось, никак, однако же, не могла поверить в ее переселение. Вышла, увидела соседку на лавочке, принялась ее убеждать: Леонтина, мол, затеяла какую-то провокацию.
Но вечером пришли Буграев с Ганелиным, взяли два чемодана и скатанный матрац – все имущество, нажитое Кушнер за долгую жизнь, понесли к выходу. Елена плюхнулась вдруг на шаткий, верткий и скрипучий стул, неподдельно разрыдалась. И было отчего: уж теперь-то в селе не осталось человека, который согласился бы снять у нее комнату даже на короткое время. Разве шабашник какой влипнет по незнанию, так он, может, и сам еще как обматерит, но самое страшное – сбежит без уплаты.
Кузьма Николаевич нес чемодан и матрац на плече, а Егор сгибался на бок под тяжестью другого чемодана или, как выразилась сама Леонтина Стефановна, баула.
