Младшая дочь гостила тут с ребятишками, Аннушка. Внучка Галинка хорошо спала, без задних, что называется, ног. А внучонок Руслан, любимец всеобщий, во сне крутился, вертелся, временами постанывать начинал. Заслышав шорох или стон, Валентина Степановна вскакивала и стремглав бросалась в соседнюю комнату, где находились дети. Аннушка в сарае спала, родители настояли: иначе какой это отдых – по ночам вскакивать?
«Что? – спрашивал он, когда жена возвращалась. – Как?»
«Как ангел, только приснилось что-то. И ты, спи, спи. Привык полуночничать! Надо – без тебя управимся».
Аня лишь на днях уехала, отоспавшись на свежем воздухе, в тиши и покое.
Там, в Москве, где она жила, Кузьма Николаевич не мог спать. Окна квартиры выходят на широкую улицу, а по улице той не иначе вся столица на машинах курсирует: взад-вперед, туда-сюда, день и ночь…
Да и сон не тот пошел. Нервы, что ли, не те? Врачи проверяют на комиссиях, говорят: те. А сон не тот!
Бывало, на Кольском-то полуострове… Пришел с вахты, упал на нары в блиндаже – и душа будто бы в рай отлетела. Спозаранок поднимут тебя, растолкав, и говорят: «Порт бомбили, что-то горит у них, небо светится». Или: «Видать, караван прихватили в губе, на самом подходе, больно ахнуло!» «Да ну-у? – удивляешься ты. – Как же я-то ничего не слышал?»
Но и так случалось: просыпаешься вдруг, внезапно, а там, снаружи, где-то уже над самой головой – фи-и-уу! И тело само – в комок. В голове лишь одна-единственная мысль: может, не прямо в блиндаж!
Бб-ваах-ахх-аххх!
Вот стервы!!!
Пока одна группа немецких бомбардировщиков в стороне разбойничала, другая сюда, к аэродрому, на большой высоте подкралась.
Нары под тобой ходуном ходят, в темноте по стенам шуршит, с потолка сыплется, дышать трудно и хочется сплюнуть. Успело взлететь дежурное звено истребителей или нет? Если успело, катавасия скоро кончится, потому как наши разгуляться им не дадут.
Так и бывало: взлететь наши успевали, будь то нескончаемым полярным днем или бесконечной полярной ночью, гнали врага, били, себя не жалея, перед тараном не останавливались. Зато и он, Кузьма Буграев, авиационный техник, тоже себя не жалел, работал люто. Сколько раз лицо и руки обмораживал – не упомнить; сейчас в холоде те давние обморожения снова дают себя знать.
А тогда… И рукавицы выдавали добрые, на меховой подкладке, но кто ж, однако, в рукавицах работает? Самолет – не трактор, хотя, правду сказать, и трактор при хорошем обращении тоже наладки без рукавиц требует. Рукавицы лишь тогда надевали, когда машины, избавленные от боевых повреждений, снова уходили в воздух – драться. Эх, как хотелось туда же, в небо с летчиками!
