Боамунд улыбнулся – той самой самодовольной улыбкой, которая доводила всех до зубовного скрежета в те времена, когда он был Старшим Шлемом в шестом классе – и сделал легкий жест левой рукой. Туркин, с пылающим лицом, фыркая как боевой конь, преклонил колена и простер вперед свои руки со сложенными ладонями. Боамунд, глядя свысока, как архиепископ, сделал шаг вперед и приложил свои ладони к тыльным частям рук Туркина, стараясь сделать это как можно легче; тем самым он удостоверял, что принимает его присягу на верность. Ярость Туркина ничуть не умерилась, когда он обнаружил, что стоит коленом в собственной пицце.
– Восстань, сэр Туркин, добрый и верный рыцарь, – сказал Боамунд, откровенно наслаждаясь каждым моментом. Туркин кинул на него взгляд, на котором можно было жарить цыпленка, издал горлом неопределенный звук и, поднявшись, весьма развлек зрителей попытками отчистить моццареллу от своего правого колена. Боамунд повернулся к сэру Бедеверу и воспроизвел тот же жест.
Сэр Бедевер заколебался, потом пробормотал: «Э, ну ладно», и повторил ту же нехитрую церемонию.
– А теперь, сэр Туркин, – сказал Боамунд, – я буду весьма тебе обязан, если ты вытащишь моего карлика оттуда, куда ты его запихнул.
– Я должен был догадаться, что это твой карлик, – проворчал Туркин, пробираясь к кухне. – Забавно – даже тогда, когда мы учились в школе, некоторые из нас всегда имели при себе карлика, в то время как остальные сами полировали себе доспех. Разумеется, все благодаря тому, что у некоторых всегда была богатая мягкосердечная маменька, которая не могла вынести, чтобы ее маленький сыночек ранил свои нежные ручки о противную железную…
Дверь кухни с грохотом закрылась за ним, и Боамунд вздохнул.
– Он всегда был немного нытиком, – прокомментировал он, и Бедевер, никогда не бывший человеком, склонным к ностальгии, внезапно обнаружил, что вспоминает дни счастливой юности, когда он с радостью отдал бы все карманные деньги за целую неделю вперед, если бы ему только дали шанс учинить Сопливчику какую-нибудь гадость.
Но затем ему пришло в голову, что хотя Боамунд и был как раз таким самодовольным зубрилой, каких всегда неизменно делают префектами, тем не менее существовала на свете какая-то угрюмая справедливость, благодаря которой он рано или поздно оказывался в дерьме по самое оплечье, даже когда (как чаще всего и обстояло дело) он фактически и не был виноват.
Бедевер, предварительно удостоверившись, что Боамунд не смотрит, злобно ухмыльнулся. Скажем так: хоть мельницы Господни действительно мелют не слишком быстро, но они смелют тебя в порошок, когда придет время.
