Мальчишки повиновались, трое — с жадным нетерпением: что-то он там затеял? Мик — помедленней: меня, мол, не удивишь; последним — настороженно, глаза полуприкрыты — Терри.
Металлическое щелканье — глаза мигом раскрылись.
— Ух ты, Лес!
— Елки-палки!
— Где раздобыл, Лес?
Но Лес на вопросы не отвечал. Еще не время. Он стоял, глядя на Терри, в картинной позе нападающего: ноги расставлены, одна впереди другой, правая рука выброшена вперед, ладонью кверху, пальцы вытянуты, на ладони остро сверкает свирепый, длиною сантиметров в пятнадцать, складной бандитский нож с белой костяной ручкой. Так близко к лицу Терри, что тот в ужасе отшатнулся, стукнулся затылком о стену.
Лес оставался и этой властной, вызывающей позе столько, сколько требовалось, чтобы произвести впечатление на всех — на четверых из района доков самим своим видом, а на мальца в черной рубашке нешуточной угрозой.
— А теперь слушай меня, Чушка. Буду задавать вопросы. И чтоб отвечал правду, ясно? Только сбрехни — нож в глотку, ясно? (Терри не мигая смотрел на Леса.) Ясно? — Теперь нож совсем близко, нацелен между глаз. Терри закрыл глаза, кивнул. — Ясно, тогда садись и слушай.
Скользнув спиной по стене, Терри сел, его била дрожь. Он промок насквозь, как и все они, и одежда холодно липла к телу. Было ему и страшно и неудобно. А удобства он любил: электрическое одеяло, мягкую одежду, большие махровые полотенца. Он всякий раз содрогался, когда вспоминал рассказ дяди Чарли про то, как во время второй мировой войны во Франции он и еще несколько солдат были отрезаны от своей части, и, после того как неделю они воевали и прятались, были с головы до пят в грязи, набрели они на брошенную ферму. Там нашлась жестяная ванна, на старой плите они нагрели воды, но, когда настала очередь мыться дяде Чарли, тот, кто стоял на часах, увидал — подходят немцы, и пришлось дяде Чарли мокрому напялить на себя грубую форму и удирать в лес. При одной мысли об этом Терри всегда пробирала дрожь; сам он, кажется, предпочел бы насухо вытереться и сдаться. Вот так же он пал духом и сейчас. Голова, грудь и рука, ушибленные при падении, болят, он вымок до нитки, и никаких сил сопротивляться — самое подходящее состояние для допроса или «обработки». Он скорчился на полу у стены, по обе стороны — воинственно настроенные мальчишки, и прямо перед ним наклонился, угрожая ножом, Лес. Попробуй тут не послушаться.
— Значит, говоришь, в Фокс-хиллскую топаешь, так?
