Митьки | страница 15

– Женщина за бортом! Кто спасёт женщину!

Молчание. Вдруг дверь каптерки открывается, на палубу, харкая и сморкаясь, вылезает русский. В рваном промасленном ватничке, штаны на коленях пузырем.

– Где тут? Какая баба?

Расстегивает единственную пуговицу на ширинке, штаны падают на палубу. Снимает ватник и тельняшку, кепочку аккуратно положил сверху, остается в одних семейных трусах до колен. Поеживаясь, хватается за перила, переваливается за борт, смотрит на воду и с хаканьем, с шумом, с бразгами солдатиком прыгает в воду и … сразу тонет.

Таков полный канонический текст этого анекдота. Рассказывая его непосвящённым, митёк вынужден слегка комментировать; так, описывая выход американца и француза, митёк, не скрывая своего восхищения, прибавляет: «В общем, Дэвид Бауи! Гад такой!», а когда на палубе появляется русский, митёк заговорщицки прибавляет: «Митёк!»

Кстати, этот анекдот вполне может служить эпиграфом к капитальному труду «Митьки и Дэвид Бауи».

Митьки уже потому победят, что они нокого не хотят победить… Они всегда будут в говне, в проигрыше… (шепотом). И этим завоюют мир.

 (из разговора с Шагиным)

Будем глядеть правде в лицо: культура митьков имела и будет иметь противников. Я имею в виду не противников по невежеству или недостатку гуманизма и не тех торопыг, что не могут вынести доставучести митька. Я имею в виду злого и умного врага, культурного противника.

Вот книга, которую я давно, как и подобает, пропил, Константина Леонтьева – «О стиле романов графа Толстого». Есть в ней мысли и о стиле романов, и о Толстом, но главная тема этой книги – беспощадная, не на жизнь, а на смерть, борьба с митьковской культурой.

Я не имею возможности прямо цитировать эту книгу, но страх и растерянность известного реакционера 19 века перед пробуждающейся митьковской культурой хорошо запомнились мне. Есть в русской литературе, писал он, какая-то тенденция к осмеянию своего героя. Если в англоязычной литературе всё говорится прямо, как есть, во француской – преувеличенно, то в русской – грубо и приниженно.

Если английскому автору нужно описать, например, страх в герое, он так прямо и напишет: «Джон испугался и пошел домой». Француз напишет: «Альфред затрепетал. Смертельная бледность покрыла его прекрасное лицо …» А русский автор скажет: «Ваня сдрейфил (Лучше даже приссал) и попер домой». Реакционному философу нельзя отказать в наблюдательности, расстановка сил для него ясна: на палубу выходит американец, на палубу выходит француз, из каптерки вылезает русский. Но отнестись к ним философски он не в силах: он смеётся над французом и презирает русского.