– Вот и зима наступила, – сказала она.
Он рассказал матери о Мириам. Не потому, что он в нее влюбился. Он рассказал, чтобы не влюбиться. Он рассказывал матери о школе, о толстом учителе гимнастики, казавшемся самому себе чудом ловкости, о том, что, когда подходишь к консерватории, на тебя из окон льется музыка, она льется отовсюду, на что попало. Вилфред все время ловил себя на том, что, говоря правду, никогда не говорит правды. И как это легко! Ему даже хотелось приврать, как бывало, чтоб внести в свои рассказы больше правдоподобия. Он знал, что она будет в восторге – ах, он проговорился!
Но он не врал. Он ловил себя на этом желании и не уступал ему. Он берегся. Нет, ей не удастся снова склонить его к уютной лжи, которая сразу превращается в понятный обоим шифр.
Зима наступила рано, снег все валил и валил. Часто, вместо того чтобы идти в театр, как собирались, они вдруг, глянув друг на друга, решали, что лучше посидеть дома. Решали без слов, только однажды Вилфред сказал:
– К тому же мне надо готовить математику.
Она ответила:
– Что значит «к тому же»?
– Мы ведь решили не идти в театр? Снег, ветер.
– Решили? Но об этом ни звука не было сказано.
Они поглядели друг на друга. Он рассмеялся.
– Разве?
Ему это было безразлично. Просто хотелось потешить ее немного доказательством их близости.
– Вилфред, – сказала она, – знаешь, это ужасно.
Отлично. Все отлично. Все идет как по маслу. Ему удалось внушить ей, что они понимают друг друга без слов, думают всегда об одном. Она рада, очень рада, «ужасное» доставляет ей удовольствие.
– Ты права, – сказал он. – Это очень интересно!
Клюнет или нет? Клюнула. Она клюет на все. Все клюют на все, когда им самим хочется. Может, и у рыбки, которая мечется по морю в поисках съестного, мелькает мгновенное сомнение при виде наивной приманки? А ведь она клюет. Очевидно, надеется на лучшее. Но не вспыхивает ли в ее жалком мозгу досада в ту самую секунду, когда она попадается на крючок, – ведь заметно же, заметно было, что тут что-то неладно…
Она сказала:
– Знаешь, тетя Кристина… Мне давно бы надо тебе сказать.
Он встрепенулся. А вдруг он сам – глупая рыбешка?
– Что такое? – Он открыл готовальню, вынул циркуль.
– Ты ведь помнишь, она ездила в Копенгаген…
Он раскрыл циркуль. Рука не дрожала.
– Так вот, она вернулась…
Он разглядывал линейку. Надо провести гипотенузу! Его занимала гипотенуза.
– Кондитерскую она оставляла на своих двух помощниц, – сказала мать. – Хочешь кофе?
