– Конечно, помню, – произнесла совсем тихо молодая женщина. – Но в тот день я знала имена наших врагов.
– Я говорил тебе… в тот час, стирая пыль с твоего усталого лица: «Если у нас с тобой впереди – всего один-единственный день, то пусть он окажется прекрасным, радостным, пусть он стоит целой жизни!» Наши преследователи перекликались друг с другом в лесу. Мы были спокойны; ты улыбалась и произнесла тогда: «Это как причастие перед помолвкой…» И мы делили один кусок и пили из одного кувшина.
– Я и сейчас спокойна, смотри, я улыбаюсь, – пролепетала Жюли. – Но не прошлое мне важно, скажи, что происходит сегодня.
– Нет, прошлое важно, – возразил гравировщик, – оно со мной. Настоящим я не распоряжаюсь, а будущее мне неизвестно.
Жюли прильнула к его губам; затем она сказала, продолжая обнимать его:
– Я, кажется, догадалась, что произошло, но хочу все узнать от тебя.
Он не ответил.
– Они напали на наш след, они преследуют нас, – прошептала она, все более бледнея.
– Нет, – возразил он, – не то.
– Но что же тогда?
Он сел, обнял молодую женщину за талию и наконец сказал:
– Прошлой ночью из кассы господина Банселля были похищены четыреста тысяч франков, и в этом обвиняют нас.
– Нас! – повторила Жюли, и взгляд ее прояснился. И с облегчением, прижав руки к груди, она добавила:
– О! Как я боялась.
Андре обратил на нее нежный взгляд.
– Послушай, Париж – вот место, где я хочу тебя укрыть. Я все обдумал и убежден: обстоятельства уже приговорили нас, и я не хочу, чтобы ты попала в тюрьму.
– В тюрьму! – с дрожью в голосе повторила Жюли.
Андре, которого против обыкновения не поняли с полуслова, с досадой поморщился.
– У меня так мало времени, – высказал он вслух то, что его заботило.
– Я уверена в твоей невиновности, как и в своей собственной, – сказана Жюли. – Но почему в тюрьму?
То, что глубоко прочувствовано, и сказать легко. Нередко именно так рождается красноречие. Как только Андре оказался перед необходимостью объяснения, которого хотел избежать, он стал изъясняться столь кратко, ясно и убедительно, что молодая женщина обрела такую же уверенность в его правоте, как и он сам. Правда, эта уверенность была основана на разрозненных фактах, но они отличались такой согласованностью и были столь последовательно изложены, что в целом составляли ясную картину.
Жюли Мэйнотт была взволнована, как и сам Андре, а может быть, и больше. Когда он закончил свою краткую судебную речь – пророческое резюме обвинения против него самого, – Жюли безмолвствовала.
