– Значит, всего восемнадцать тысяч франков, – подытожила Жю, ли.
Андре вынул из кармана бумажник, открыл его и показал четырнадцать банкнот по пятьсот франков.
В тот момент, когда Жюли наклонилась, чтобы их разглядеть, неожиданно погас свет, а позади них раздался громкий смех. Это был папаша Бертран – фонарщик, который решил над ними подшутить. Увидев издалека в этот неурочный час двоих влюбленных на скамейке, шутник подкрался к ним, как кошка; он любил разыгрывать горожан.
– Делим на троих, – заявил он, – если расшибем копилку господина Банселля.
Как тут сердиться? И к чему? Славный папаша Бертран получил стакан сидра, который ему налила Жюли Мэйнотт, и все отправились спать.
Двадцать четыре тысячи франков! Париж! Карета, обещанная четырьмя тузами! Жюли видела чудесные сны.
Она проспала до двух часов дня; таков был канский обычай, и ему следовали все. Но Андре не спалось, желанный сон все не шел к нему. Андре ворочался с боку на бок под теплым одеялом. У него щемило сердце. Он страдал.
Это был мягкий, прямодушный и чувствительный молодой человек редкого ума. До сих пор его жизнь протекала не без приключений, ведь он прибыл издалека, и потребовался целый роман, печальный и сказочный, чтобы привести в объятия простого ремесленника обездоленное юное создание благородного происхождения; но этот роман начался в некотором роде в угоду судьбе. В прошлом Андре и Жюли попадали во всевозможные переделки, причем с благополучным исходом, но им пока не приходилось участвовать в настоящих битвах. Андре только предстояло себя испытать. Бывали моменты, когда он ощущал неукротимую скрытую энергию, которая еще не нашла себе достойного применения.
В эти минуты он как будто вставал во весь рост; он бросал вызов будущему, рвался в бой, ибо победа приносит лавры. Именно это он чувствовал и теперь. Андре грезились будущие сражения, им двигала таинственная потребность ринуться на поле брани.
Когда пробило два часа, некий человек торопливо прошел по Воссельскому мосту, остановился на его середине и огляделся. Вокруг было безлюдно. Человек проворно скинул серую куртку, свернул ее вместе с рыжей шерстяной шапкой и, привязав к свертку тяжелый камень, швырнул его в воду. Оставшись в синих бумажных штанах, с непокрытой головой и без куртки, он свернул вправо с алансонской дороги и зашагал вперед через поле. Человек держал в руках нечто, завернутое в платок, не твердое, не тяжелое и ничуть не мешавшее ему, когда надо, перепрыгивать через камни и ямы. Он шел очень быстро, когда его нельзя было заметить со стороны; на открытых же местах он шагал нетвердой походкой, держа руки в карманах, сгорбившись, так что его можно было принять за подвыпившего крестьянина, потерявшего дорогу домой. Такое случается в Нормандии, как, впрочем, и везде.
