Она бродит даже вокруг капеллы при лунном свете. Никто не решается войти туда; идут толки о том, что там хозяйничает мертвец.
Она не дает оказать ей ни малейшей помощи, все что ей нужно, она достает сама; она хорошо знает, что ее молчаливое, молниеносное появление наводит на суеверных слуг гораздо больший страх, чем властные приказания; люди объясняются друге другом только шепотом, никто не осмеливается говорить громко, все подвержено мукам злой совести, хотя для этого и нет ни малейшей причины.
При этом она особенно имеет в виду своего сына: при каждом благоприятном случае коварно пользуется своим естественным превосходством матери, чтобы углубить в нем чувство зависимости, раздувает в нем нервный страх, рождающийся из чувства постоянной поднадзорности – он переходит в безумную боязнь быть пойманным на месте и, наконец, обрушивается нестерпимой тяжестью вечного сознания своей виновности.
Когда он иногда пробует разговаривать с нею, то она строит в ответ насмешливые гримасы, слова разбухают у него во рту, и он кажется самому себе преступником, у которого порочность горит клеймом на лбу; глухая боязнь того, что она может читать его сокровеннейшие мысли и знает отношение его к Сабине, превращается в ужасающую уверенность, когда на нем покоится ее колючий взгляд; при малейшем шуме, слышимом им, он судорожно старается сделать равнодушное лицо – и чем сильнее бывают его усилия, тем меньше ему это удается.
Тайное томление и влюбленность друг в друга опутывают его и Сабину.
Они обмениваются записками, видя в этом смертный грех; вскоре под зачумленным дуновением постоянного выслеживания вянут все нежные побеги и их охватывает неукротимая, животная похоть.
Они становятся в углах, у перекрестка двух коридоров, так что, хотя не видят друг друга, но зато один может заметить приближение графини и предупредить другого – так они переговариваются, боясь потерять драгоценные мгновения, без намеков, называя вещи прямо по имени и обоюдно разжигая все больше и больше кровь.
Но поле их действий становится все уже и уже. Старуха, словно догадываясь о происходящем, запирает сначала второй этаж, а затем и первый; лишь нижние помещения, где ходит взад и вперед челядь, остаются в их распоряжении; уходить на далекое расстояние от замка запрещено, а в парке нельзя найти укромных уголков ни днем, ни ночью; когда его освещает лунный свет, то фигуры видны из окон, а в темноте грозит опасность быть подкарауленными на месте в любое мгновенье.
