Маллиган начал с того, что поблагодарил хозяев за роскошный прием. Сделано это было в той же лирической манере на грани серьезности и блажи. От его тона все гости выжидающе замирали, очарованные и растерянные, не в силах оторвать взгляд от великана. Майкл фланировал по залу, то и дело подходя к столу и съедая кусочек сахара. Он рассказывал зрителям о своих приключениях на поприще едока, сперва давая понять, что при желании любой мог бы повторить его подвиги: съесть молочного поросенка или дюжину фазанов. Он старался придерживаться традиционных представлений о возможностях человека – не так трудно проглотить шесть дюжин апельсинов, или девяносто девять сардин, или сто пятьдесят устриц (хотя о последствиях Майкл умолчал). Думаю, большую часть этих историй ирландец все-таки выдумал. Не мог же он отправиться в Севилью лишь затем, чтобы съесть там ничтожные семьдесят апельсинов! Зато Маллиган сумел правильно начать выступление, создать атмосферу, обрести власть над коллективным масонским сознанием и убедить публику в своем всеобъемлющем обжорстве – так великий маэстро, взяв за основу простую мелодию, ткет из нее пленительную сонату.
Маллиган все говорил и говорил, незаметно усиливая натиск, бросая вызов даже самым легковерным. В ход пошли чудовищные подробности, еда теперь измерялась не в тарелках, а в ящиках и мешках.
Наконец из другого конца комнаты раздался первый возглас недоверия, а за ним тут же последовали другие – публика потеряла всякое терпение, как бывает, если фокусник случайно раскрывает свой секрет или шутки юмориста становятся чересчур предсказуемы. Маллиган с удовольствием играл и на этом. Чем громче зрители выражали свое недовольство, тем громче он говорил и тем немыслимее и экзотичнее были его истории. Майкл сдабривал выступление отточенным пафосом. Он выжидал.
– Чепуха! – не выдержал кто-то. – Вы лжете!
Умолкнув на полуслове, Маллиган огляделся в поисках смутьяна. В зале воцарилась гробовая тишина, все сорок девять пар глаз сверлили огромное лицо, выражение на котором быстро менялось: от удивления до почти детской обиды, словно бы ирландца уличили в обмане и низвели его вдохновенную ложь до вульгарной ярмарочной клоунады.
– Этот человек, – прогрохотал он, встав за спиной упитанного масона и зловеще возложив руки ему на плечи. – Этот человек, джентльмены, считает, что я лжец.
Изумленные вздохи огласили зал, и Маллиган усилил медвежью хватку, так что румяные щеки его жертвы побагровели.
