среди друзей своих возлюбленных, жалуясь на усталость и головную боль, но не чувствуя за собой вины, потому что алкоголь отшибает память.
Как я и предвидел, в девять часов следующего дня Ланкер ответил мне, что они принимают приглашение; но это было еще не все: не удержавшись, Оливия взяла у него трубку и стала радостно обсуждать со мной вопрос, приводящий в такой восторг наших подруг, которых мы выбираем, чтобы поделиться с ними своим видением мира, этих полубогинь, на чей алтарь мы приносим в жертву свою душу и ох! свое время тоже; итак, до полудня мы обсуждали проблему маскарадных костюмов. Мы с презрением отвергли жалкие потуги воображения, способного предложить нам только домино, пьеро, дьявола. Нам хотелось чего-то нестандартного, необычного – например, неуловимый человек-наоборот, с лицом, нарисованным на затылке, – настоящий выверт изобретательности. Таким образом я, возможно, стремился скрыть свою консервативную суть, потаенную узость взглядов, и не должен был предлагать классические варианты вроде медведя, паяца или арлекина. Но я не скрыл и скромно признался: я хотел нарядиться арлекином. С детских лет мне казалось, что только под этой личиной я потеряю добропорядочность и стеснительность и стану личностью. Однако я всегда предполагал, что это мечты дурного тона, и когда Оливия сказала мне: «Нет, лучше, если ты будешь ангелом, ангелом-хранителем Роландо», я подчинился ее желанию, попытавшись, правда, в течение почти пятнадцати минут отстаивать идеал всей моей жизни. Ланкеру мы быстро назначили костюм чудовища; чтобы в корне пресечь любую дискуссию, я провозгласил:
– Красавица и чудовище.
Оливия тут же поняла, что костюм красавицы ей очень подойдет; но, будучи ненасытной, как того требовала ее молодость, тщеславной, как того требовала ее красота, она пожелала также, чтобы при ней были гавайцы, рабыня, индеец-апач и камеристка. Я провел длительную и витиеватую словесную кампанию, чтобы убедить ее избежать столь опасных ошибок. В общем, в назначенный вечер в «Амбассадоре» появились блестящая красавица, рассеянное чудовище и перепуганный ангел.
Впрочем, не такой уж и перепуганный; в баре мы выпили аперитив, и я мало-помалу обрел уверенность настолько, что выбрал столик исходя из своих стратегических планов – не слишком близко к оркестру, дабы пощадить наши уши от тромбона, – и в то же время не слишком далеко; из-за музыки невозможно было поддерживать общий разговор, и потому все те милые пустячки, которые я говорил подруге, не были слышны нашему другу. Так что можете судить, что это был за праздник, на который я их пригласил. Когда метрдотель предложил нам меню, я крикнул:
