Дэвис молился за всех, подвергающихся опасностям на море, я мысленно добавила: «И за всех, живущих в домах, где любовь к подушкам из разумной превращается в чрезмерную!» Ну вот! Мы готовы, и я вижу, мальчики идут к нам через кладбище. Ты согласна связать свою судьбу с нашей, Фил?
— Я пойду, но только буду шагать рядом с Присиллой и Чарли. Это будет выносимая степень состояния третьей лишней. Этот твой Гилберт, Аня, просто прелесть, но почему он все время ходит с Пучеглазым?
Аня взглянула на нее холодно. Она никогда не испытывала особого расположения к Чарли Слоану, но он был из Авонлеи, и никто чужой не имел права смеяться над ним.
— Чарли и Гилберт всегда были друзьями, — отозвалась она с чопорным видом. — Чарли — славный мальчик. И не его вина, что у него такие глаза.
— Ни за что не поверю! Это его вина! Он, должно быть, совершил что-то ужасное в прежней жизни и в наказание получил в этой такие глаза. Мы с Присси собираемся подшучивать над ним всю дорогу: мы будем смеяться ему в лицо, а он об этом и не догадается.
Без сомнения, негодницы, как Аня назвала их, осуществили свои «дружелюбные» намерения. Однако Чарли оставался в блаженном неведении: он думал, что он прекрасный кавалер, раз с ним гуляют две такие девушки — особенно Филиппа Гордон, первая красавица курса. Это должно произвести впечатление на Аню. Она увидит, что есть люди, которые могут по справедливости оценить его достоинства.
Гилберт и Аня медленно шли позади остальных по дороге, вьющейся вдоль берега бухты среди величественных сосен парка, и наслаждались спокойной, тихой красотой осеннего вечера.
— Тишина здесь — как молитва, правда? — сказала Аня, подняв лицо к сверкающему небу. — Как я люблю сосны! Кажется, что они глубоко уходят корнями в романтику прошлых веков. Такое утешение — ускользнуть порой сюда, в парк, чтобы задушевно поговорить с ними. Здесь я всегда чувствую себя счастливой.
И как по волшебству среди покоя
И горной тишины
Слетают с них заботы, словно хвоя
В день ветреный с сосны, —
процитировал Гилберт. — В их присутствии все наши честолюбивые замыслы кажутся довольно мелкими. Ты согласна, Аня?
— Я думаю, что если бы когда-нибудь меня постигло большое горе, я пришла бы за утешением к соснам, — сказала Аня задумчиво.
— Я надеюсь, Аня, что никакое большое горе никогда тебя не постигнет, — сказал Гилберт, который не мог связать мысль о горе с этим живым, радостным существом, шагающим рядом с ним. Он не знал еще, что тот, кто способен парить в высочайших из высот, может также погружаться в глубочайшие из глубин и что натуры, наиболее остро переживающие радость, — это одновременно и те, которые страдают наиболее глубоко.
