Я шел нетвердой походкой по аллее, под рядами намокших деревьев. А до этого момента и не замечал признаков прошедшего ранее дождя. Я направился мимо пустых теннисных кортов в сторону пляжа. Солнце уже опустилось к горизонту, на три четверти погрузившись в море и сверкая расплавленным золотом. Над отдаленным полуостровом висели темные облака, снизу подсвеченные отблесками заката. Вдоль приморской аллеи на металлических шестах зажгли большие круглые электрические фонари, напоминающие вереницу бледных белых лун, маячивших впереди. Я прошел мимо деревянной скамьи, на которой сидел мужчина в черном цилиндре, с сигарой в зубах. «А что, если это Робинсон?» – пришла мне в голову мысль. Что, если он не спускает с нее глаз? Если даже я встречу ее, он не даст мне с ней поговорить.
Шагая дальше, я осматривал пляж впереди и слева от меня. Вопреки моим воспоминаниям в ширину он был менее пятидесяти футов. У меня возникло еще одно сомнение. А что, если ее там нет? А если есть? Рассудок отвергал этот вариант. Все же я продолжал идти – если мое ковыляние можно было снисходительно назвать ходьбой, – выискивая взглядом знаки ее присутствия.
Немного погодя мне пришлось остановиться и передохнуть, повернувшись спиной к ветру – не особенно сильному, но весьма холодному. При этом я был поражен видом гостиницы, громадный освещенный силуэт которой вырисовывался на фоне неба наподобие волшебного замка.
Вдруг я похолодел при мысли, что зашел слишком далеко, что зона моего присутствия в 1896 году ограничивается только отелем, что я начинаю терять связь с этим временем и меня неумолимо относит назад, в 1971-й. Я закрыл глаза, опасаясь, что перенесусь обратно. Только спустя несколько мгновений я набрался смелости открыть глаза и вновь посмотреть на отель. Он стоял на месте, такой же, как прежде.
Когда я снова взглянул на узкую полоску пляжа, то увидел ее.
Откуда я узнал, что это она? Она была не более чем крошечным силуэтом, почти незаметно перемещающимся на темно-синем фоне воды. В любых других обстоятельствах я бы не отличил ее по таким незначительным приметам. Как бы то ни было, сейчас я не сомневался, что это Элиза.
При виде ее тело мое пронизала дрожь, сердце, казалось, едва не выскочило из груди. Теперь меня наполняло цепенящее опасение, что этот миг сейчас прервется, что, едва приблизившись к ней, я перенесусь туда, откуда явился. Опасение, что, если даже мне удастся ее приветствовать, моя дерзость вызовет у нее отвращение. Вопреки всякой логике я надеялся, что в конце концов, увидев ее, обрету уверенность. Случилось прямо противоположное. Уверенность совершенно меня покинула, и я застыл на месте, размышляя, как убедить ее в том, что перед ней не сумасшедший.
