— Только актёры могут играть один спектакль по десять раз. А мы не актёры, а люди. И не играем, а живём.
Из комнаты раздался мужской голос:
— Элла!
— Кто это: Элла?
— Я! — сказала Мика.
Я вспомнил, что полное её имя — Микаэлла. Сейчас у неё все было другое: имя, одежда, глаза.
— Я тебе верил, — сказал я.
— А я тебе.
Я встал и пошёл.
Я вышел сначала в прихожую, потом на лестницу. Когда я оказался на лестнице, я понял, что не могу идти. Мне захотелось сесть тут же, на ступеньку, но её археолог с позвонком мог выйти и увидеть меня под дверью, как собаку. Это было бы слишком щедрым свадебным подарком.
Я пошёл вверх, держась за перила, и добрался до последнего этажа. Дальше был чердак.
Я сел на самую верхнюю ступеньку и застыл. Все ощущения были выключены во мне. Видимо, сработали защитные силы организма, и он самоотключился, чтобы я ничего не чувствовал.
Я не помню, сколько прошло времени, когда я услышал клацающие деревянные шаги. Мика поднималась по лестнице. Она чуть придерживала у колен свою длинную юбку, чтобы не мести ею ступеньки, и походила на представительницу девятнадцатого века, идущую на бал в дворянском собрании.
— Не сиди на камне. Встань.
Я встал.
Она взяла меня за руку и подвела к лифту.
— Нажми кнопку.
Я нажал большую круглую кнопку лифта. Она стала светящейся и красной. Сквозь решётку двери было видно, как задвигались колёсики и поползли тросы.
— Как ты узнала, что я здесь? — спросил я. — Чувствуешь?
— Нет. Просто я стала смотреть в окно, ждала, когда ты выйдешь. Тебя не было. Тогда я спустилась вниз. Тебя нет. Значит, ты наверху. Методом исключения.
Лифт подошёл и остановился.
— Открывай дверь.
Я повернул холодную ручку и открыл решётчатую дверь.
— Теперь иди.
— Можно, я ещё посижу?
— Нет, — запретила Мика. — Иди.
— Что я теперь буду делать?
— Жить, — ответила Мика. — Подумай, ведь ты действительно мог разбиться.
Внизу кто-то постучал ногой, требуя лифт.
— Самое главное — быть живым, — сказала Мика. — Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать.
Я вошёл в лифт. Она захлопнула дверь. Стояла, ждала, когда я уеду. Все это было так беспощадно и нелепо, как будто моя голова стояла отдельно от меня и смотрела, как я уезжаю.
Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище.
— Прости меня, — сказал я Мике.
— Нет. Не прощу.
Снизу опять загромыхали.
Я сомкнул внутренние дверцы и нажал кнопку. Передо мной поплыли больше белые цифры, обозначающие этажи: 5… 4… 3… 2… 1…
