В пятнадцать часов я входил в помещение аэропорта. В восемнадцать часов я летел над средней полосой России. Над левитановскими пейзажами, о которых так скучал архитектор.
В двадцать часов по московскому времени я стоял перед Микиной дверью и нажимал на звонок.
У Мики домашние туфли на деревянной подошве и без пятки. Она клацает ими, как японка.
Сейчас застучат деревянные торопливые шаги. Дверь распахнётся, я широко шагну, она сомкнёт руки на моей шее, и воздух загорится вокруг нас.
…Послышались бесшумные босые шаги.
Зашуршал замок.
Дверь распахнулась.
Мика…
Я не сделал шаг вперёд. Я остался на месте. Меня что-то не пускало.
Её глаза. Они, казалось, выключили своё обычное выражение. Глаза у неё были строгие, как у учительницы, которая выслушивает лодыря и пытается определить: где он врёт.
— Я так и знала, — сказала Мика.
— Ты знала, что я приеду?
Мне стало обидно за себя, за то, что я, как дурак, летел через всю страну к этим глазам, к этой фразе.
— Проходи, — сказала Мика. — Только не топай.
Я шагнул через порог. Она осторожно прикрыла за мной дверь. Я стоял в прихожей, испытывал какое-то общее недоумение.
— Чего ты стоишь? Раздевайся.
Я снял плащ, повесил на вешалку. Поставил чемодан. Мика ждала, сопровождая глазами каждый мой жест. Было похоже, будто я монтёр, пришёл чинить проводку.
Мика на цыпочках пошла на кухню. Я двинулся следом. Тоже на цыпочках.
— Есть хочешь? — шёпотом спросила она.
— А почему мы шепчемся?
— Спят, — неопределённо ответила она.
— Кто?
— Муж.
— Чей?
— Мой.
Когда петуху отрубают голову, он ещё некоторое время бегает по двору и, наверное, думает о себе, что он в прекрасной форме.
Я сел на кухонную табуретку.
— А где ты его взяла? — спросил я.
— В метро познакомились.
— Когда?
— Неделю назад. Он вошёл на «Краснопресненской», сел против меня и смотрит. Смотрел, смотрел, потом сел рядом. Потом я вышла и он вышел.
— И все?
— Все. А вчера подали документы.
— Но ты же его совсем не знаешь.
— Я его чувствую. Хорошие люди всегда видны.
— Ты сошла с ума. Зачем ты портишь свою жизнь?
— Хуже, чем было, не будет. Тебя кормить?
— А мужу останется?
— Всем хватит.
Она всегда любила меня кормить и любила смотреть, как я ем. И сейчас она легко задвигалась, собирая на стол тарелки и тарелочки.
— Знаешь, когда ты разбился, я села на пол и думаю: как же я теперь буду жить? А потом вдруг среди ночи проснулась и поняла: я жила ужасно…
— Что значит разбился?
— Разбился на самолёте. Мне твоя соседка позвонила.
