– Ну и как? Вот если ты написал книгу, отдаёшь её на проверку?
– Что там проверять?
– Как же? Мало ли ты чего напишешь. Может, не соответствует.
– Чему не соответствует?
– Ну… Указаниям, положениям…
Я начал объяснять, каков путь рукописи в журнал или издательство. Но вскоре наш разговор сам собой перескакивал на предметы, которые вот именно не соответствуют теме и характеру этого очерка. Два русских человека (это было замечено еще сто лет назад), познакомившись и разговорившись, не могут тотчас не обсудить главных политических проблем, стоящих если не перед человечеством, то перед народом.
Но постепенно наши разговорные отношения выровнялись, многое мы прояснили, и теперь Виктор Михайлович мог начинать и с самых пустяковых, и с самых неожиданных вопросов.
– Ну вот. Ты бывал за границей. Правда ли, что там лежать в больнице – надо деньги платить?
– Я не лежал в заграничных больницах. Но говорят, что надо платить. Причем очень дорого.
– Ну как – дорого?
– Точно не знаю. И больницы там разные. Одни дороже, другие дешевле.
– Допустим, такая, как мы теперь лежим.
– Мы лежим… Мы лежим – таких институтов только два в СССР – на «Каширке» да здесь.
– Ну и что?
– Давай прикинем хотя бы мой случай. Оперировать будет профессор. Не меньше тысячи долларов. Врачу-анестезиологу полагается пусть хоть триста. Все анализы, все исследования – долларов по пятьдесят за анализ. Да за лежание – сто долларов в сутки.
Виктор Михайлович даже подскочил на койке.
– За что же дерут?!
– Сестры, няньки, дежурные врачи, медикаменты, дорогая аппаратура, вообще оборудование. Если клиника частная, она ведь оправдать себя должна, да еще и приносить доход.
– Что же получается? Полежал двадцать дней – и несколько тысяч? А я вот уж сколько месяцев лежу!..
– Ну, там бы ты не лежал несколько месяцев. Твоя Галя быстро бы за тобой прискакала.
Мы могли молчать, я мог дремать, отвернувшись к стене, или читать книгу (я вспоминаю теперь вопросы Виктоpa Михайловича, задаваемые не обязательно в первый день моего пребывания, но и в другие дни), когда без предисловий, но голосом достаточно громким, чтобы я мог понять, что меня втягивают в разговор, Виктор Михайлович произносил:
– Как это? Сейчас столько ученых людей, наука, можно сказать, забросила нас на Луну, а многие думают, что от человека после смерти что-нибудь да останется. Душа, например. Это какой же темнотой надо обладать, чтобы в это поверить!
– Нас с тобой не останется. Но от нас, может, что и останется, – подзадорил я своего собеседника.
