Старые дороги | страница 18
Мелькает догадка: уж не потому ли, что, если раньше, до появления в деле показаний Акулич, можно было допустить (на это мог рассчитывать каждый из тройки) что в совершении преступления участвовало только два человека, а то и вообще один («Кто-то один, может быть, и дрался, я спал – какое мне дело?») и что теперь речь может идти уже не иначе как обо всех троих, Икельчик и спешит добавить четвертого, надеясь исключить из числа участников драки себя, а заодно и подбрасывая следователю версию о враждебном отношении председателя колхоза к потерпевшему?
– Если это так, – говорю Авхимовичу, – то, соглашаетесь, это совсем неглупо выдумано?
Но он не то чтобы сразу не соглашается – он, скорее всего, просто немножечко обалдел и обалдело на меня смотрит, как, пожалуй, смотрю на него и я. Смотрю так, потому что, помимо всего прочего, не могу понять, как мог клюнуть на такую дешевку прекрасный следователь Евгений Абрамович, мой приятель? Значит, опять – каждодневная давилка: «Давай, давай!», опять – пресловутые «сроки». Господи, да когда же все это у нас наконец, кончится или не кончится никогда?
Но предположение об оговоре – еще не доказательство оговора. Да и не особенно верится, чтобы свидетельница Акулич, сколь ни была она испугана, видела только силуэты, то есть тени людей у костра и не узнала их самих? А что, если заявить ходатайство о выезде на место происшествия, если провести эксперимент там на месте?
Акулич, как я уже сказал – учительница. Спрашивая ее мнение относительно эксперимента, спрашиваю заодно и о том, как она, у которой учатся обе дочери Авхимовича, одна в пятом классе, другая в седьмом, как завтра, придя в свою школу, будет.смотреть она в глаза этих детей, лишившихся отца из-за того, что и на следствии, и в суде ей было страшно сказать правду и какими глазами будут они смотреть па нее. И получаю замечание председательствующего («Снимаю вопрос! Пытаетесь оказать давление на свидетельницу»). Но неожиданно меня поддерживает прокурор: «Насчет детских глаз я не знаю, – бросает он с места – а вот ходатайство адвоката о следственном эксперименте, если оно будет заявлено, поддержу. Тогда уж действительно все, может быть, до конца станет ясно».
Удивительный этот человек, Розов, он помог мне и разговорить свидетельницу (видела она, всех, ясное дело, видела!) и обосновал в своей прокурорской речи, то есть еще до меня невиновность моего подзащитного по основному эпизоду обвинения – убийству, – причем сделал это с высоким профессионализмом, с блеском, но вот по второму эпизоду, куда менее значительном» – по обвинению в самогоноварении, – по которому тому и всего-то грозил срок до двух лет лишения свободы… Он не был бы Розовым, не был бы прокурором, плоть от плоти своего ведомства, если бы не попытался отстоять позицию обвинения хоть в этом. Иначе следовало признать, что человека посадили зазря и продержали в заключении около двух месяцев в силу совершенно очевидной следственной ошибки? Он попросил для Авхимовича все два года и не как-нибудь там условно – реально, и обвинение в этой части нужно было уже отмести мне. Причем, по-видимому, я проделал это тоже достаточно четко: Авхимович был оправдан и по эпизоду самогоноварения и тут же в зале суда из-под стражи освобожден.