гляди
это и есть
та самая
Хамская
Рожа
которая решает как тебе жить
(Иван Ахметьев, московский поэт 80-х годов.)
После такого чтения я уже не удивлялся, встречая, например, докладную записку офицеров врангелевского главштаба, адресованую на имя главковерха, с секретным анализом для самого узкого круга своих людей:
«…первые наши успехи с середины 1919 года показали воочию, как ждал и ждет русский народ освобождения от насилия и произвола; как он хочет спокойной трудовой жизни, как жаждет порядка и права. Всем памятны встречи добровольцев в Харькове, Киеве, Курске и Воронеже, когда измученное население пело «Христос воскресе», стояло на коленях и целовало избавителей-добровольцев.
Но вместо порядка мы принесли те же насилия, грабежи и издевательства.
Вместо чрезвычаек – порки шомполами, расстрелы и т. п.
Великое дело освобождения исстрадавшейся родины было осквернено. Нам не верили. Нас боялись…
Подл. подписал Генерального штаба Генерал-Майор Махров.»
Повторяю, меня отвратили от идеализации белых их собственные печатные изделия. В первую очередь, Дитерихса и Соколова.
В памяти моей все отчетливее вставала схема другой войны, свидетелем которой я был. Когда России тоже дали на выбор решать, кого она будет больше любить. Сталина или Гитлера.
«Тяжело признавать, – писал мой современник Андрей Амальрик, – но именно Сталин в те годы стал символом национального сопротивления благодаря безумной политике немцев».
Неизбежно приходила мысль, что россиянам и в первый раз история предлагала тот же самый выбор. Только демократические силы и самой страны, и Европы в тот раз находились в союзе с протонацистами, подобно тому, как через четверть века они же плечом прислонились по другую сторону – к коммунистам.
Социальные науки, в том числе и исторические, всегда изучаются одним из членов самого общества, т е. точка зрения исследователя находится не вне, а внутри изучаемой среды. Это, в свою очередь, делает для него невозможным совершенно объективный подход к исследуемым феноменам. Единственно приемлемый выход для того, кто все-таки хочет найти истину, а не занимается пропагандой идеологии (я не в укор говорю, пропаганда тоже нужное дело, но она – из другого круга явлений), – это развернуть перед читателем максимально широкую картину фактов и феноменов, которые подготовили его точку зрения на исследуемое событие. В данном сюжете, значит, на екатеринбургское убийство. К созданию такой широкой картины я, вопреки вполне осознаваемым композиционным трудностям, и приступаю, посвятив ей всю следующую часть этой книги.
