России адмирал Колчак! Дело отныне числилось не местным, екатеринбургским, а государственного значения… Второе соколовское объяснение состояло в том, что Сергеев как член суда был прикован к Екатеринбургу и не мог выезжать из города на места, связанные с расследованием. Бруцкус съехидничал: «Члену суда в качестве следователя присваиваются все права следователя, и ничем ровно не прикован он к своему суду». Изучая дело, убеждаешься в этом несомненно: одно из важнейших преимуществ Сергеева перед Соколовым как раз в том и состояло, что судья успевал выезжать на места событий (в Алапаевск, например), тогда как Соколов часто туда опаздывал – и упускал при этом важнейшие следственные нити (конкретно об этом будет сказано при анализе соответствующих эпизодов дела).
Подозрение в скрытом еврействе против человека по имени Иван Сергеев, к тому же судьи царских времен, возникло у генерала и круга его единомышленников потому, что они были недовольны не только итогами его работы (это само собой разумеется), но и ее, так сказать, способом, ее методологией. С итогами как раз они могли что-то сделать, на самом деле, увы, Сергеев после того, как его подержали у генерала «на ковре», немного уступил, и в протоколах появились, по Бруцкусу, «экскурсии в область национального духа». Но все-таки Сергеева военные выгнали (в скобках: к большому ущербу для следствия, хотя бы потому, что Соколову после него требовалось немало времени для вхождения в курс длившегося уже семь месяцев дела. У преемника же Сергеева на все про все оставалось лишь четыре с небольшим месяца: в июле 1919 г. Екатеринбург попал в руки красных.).
И тут мы замечаем, что, помимо «керенского иудаизма», обвинял Дитерихс Сергеева еще в инертном ведении следствия. Не было у него, пишет генерал, умения сбить неожиданным вопросом обвиняемого с его версии, ошеломить и, как выражались позднее, «расколоть». Просто слушал судья показания и записывал аккуратно, включая все ошибки допрашиваемого.
Как ни удивительно, я вынужден взять под защиту генерала. Доля правды в инвективах Дитерихса в адрес Сергеева имелась – и немалая доля.
Сергеев был воспитанником старой юридической школы и вел следствие, как принято было в русском дореволюционном правосудии: собирал и сопоставлял факты, отсеивал лишнее и сомнительное, выявлял в них противоречия и снова сопоставлял улики и показания. Между тем преступления, которые ему поручили расследовать, – екатеринбургское, пермское и алапаевское (все случаи убийств Романовых на Урале) – оказались не просто трудными, но трудными специфически, ибо совершали их не рядовые уголовники, а тайная спецслужба нового государства. Подозреваемые в преступлениях фигуранты заранее предвидели возможный ход расследования и сочиняли для юристов противной стороны нужную им легенду, например, «приговор Уральского Совета». А Иван Сергеев не мог поверить, что, скажем, «Сообщение ЦИКа Советов», т е. президентского органа, предназначалось, в частности, именно для того, чтобы его, юриста, дезориентировать в ходе следствия.
