Ночь была единственным спасением от живых картин — а ведь Сара так и осталась узницей замороженного времени.
Он пришел в себя незадолго до рассвета и, не в силах понять, что случилось, медленно двинулся обратно к городу. Вскоре взошло солнце, но даже когда свет обрисовал живые картины — заполнявшие тропы и улицы, равно как и замораживателей, непрестанно снующих и вторгающихся в настоящее от имени будущего, — Ллойд все равно не осознал еще, что именно замораживатели виновны в его несчастьях, как и того, что он способен видеть все это, потому что сам был замороженным.
В Ричмонде он привлек внимание полисмена, и его доставили в больницу. Сначала его лечили от пневмонии, которую он получил, покуда валялся в снегу, а затем от амнезии — а как иначе объяснить появление странного пациента? Однако и здесь, в больнице, было полно замораживателей, шныряющих по палатам и коридорам. Живые картины также присутствовали: больной при смерти, упавший с кровати; молоденькая сестричка, одетая в форму пятидесятилетней давности, — ее заморозили в тот миг, когда она выходила из здания, отчего-то сильно нахмурившись; ребенок, играющий в мяч в саду близ отделения для выздоравливающих.
Когда его подлечили, вернули силы, Ллойдом овладело страстное желание вернуться на прибрежные луга; он настоял на выписке, не дожидаясь полного выздоровления, и отправился прямиком туда. К тому времени снег растаял, но погода держалась по-прежнему холодная, и на земле лежал белый иней. Только у реки, там, где трава подле тропы поднималась особенно густо, сохранился застывший фрагмент лета, и в центре его была Сара.
Он-то мог ее видеть, а она его не видела; он вроде бы мог принять протянутую ему руку, но пальцы проскальзывали сквозь мираж; он мог обойти милый образ вокруг, и глазам представлялось, что он ступает по летней траве, но сквозь тонкие подошвы проникал холод стылой почвы. Только с темнотой фрагмент прошлого становился невидимым, и ночь избавляла Томаса от мучительного видения.
Шли месяцы, проходили годы, и не было дня, чтобы он не вышел на прибрежную тропу, не застыл в очередной раз перед образом Сары и не попытался пожать ее протянутую руку.
Август 1940 года
Немецкий парашютист завис над рекой, и Ллойд снова бросил взгляд на замораживателей. По-видимому, они продолжали бранить
своего молодого коллегу за его действия, однако результат их явно впечатлил. И действительно, возникла живая картина, самая драматичная из всех, какие Ллойду доводилось наблюдать.
