Включила пресс. Тронула педаль ногой, даже не нажала, а именно тронула, точно рассчитанным усилием, скорее волевым, чем мускульным. Пресс сразу заклацал, свободно и ровно. Слюда, шесть на четыре, замелькала на контрольном стекле, подсвеченном снизу.
Женька работала на этом прессе второй год, и между ними было полное взаимопонимание. Когда его останавливали на профилактический ремонт, Женька на другом прессе даже не выполняла норму. А на этом, своем, у нее меньше ста трех процентов никогда не бывало. Прошлый месяц – все сто восемь. Женька и пресс старались на равных, внося каждый свою лепту. Женька даже как-то сказала на собрании, что ее пресс тоже берет индивидуальное обязательство: ломаться только во время ее, Женькиного, отпуска. Ей еще сказали тогда, что она опошляет.
– Навес-то хороший? – спросила Надя с четырнадцатого пресса, соседка. Конденсаторные прессы не очень стучат, вполне можно разговаривать, не то что на радиодеталях, где грохот стоит, как при землетрясении, ничего, кроме грохота, не слышно.
– Срединка на половинку, – сказала Женька Наде.
По возрасту Надя почти годилась Женьке в матери, но ее отчества Женька даже не знала. В цехе как-то все были «Надя», «Катя», «Таня». Так принято. Это создавало обстановку вневозрастного товарищества, независимо от состава семьи, разряда
и стажа. И помогало всласть обсуждать на равных домашние дела. У Нади, знала Женька, было три дочери: ясли, детсад и школа, и муж работал на мебельном комбинате. Жила Надя трудно. Была она военной еще сиротой, с пятнадцати лет на фабрике, малограмотная, молчаливая. Тяжело сходилась с людьми – сколько уж лет в цехе, а не со всеми даже здоровалась, просто не до того ей было.
Первый Надин вопрос, с которого началось их знакомство, так поразил Женьку, что она его на всю жизнь запомнила. Несколько дней Надя вообще молчала, приглядываясь к новой соседке, привыкая. Вздыхала, будто хотела что-то сказать. Наконец спросила, остановив пресс: «Муж-то лупит?» И в этом даже не было вопроса, а только сочувствие и понимание. Женька так удивилась, что не сообразила даже отшутиться. Объяснила, стесняясь, что мужа пока нет. Это обстоятельство надолго поставило Надю в тупик. Она снова замолчала. Только пресс ее учащенно застучал, в ритме сердца. Быстро мелькали руки, лицо напряглось.
Наконец она, видимо, переварила: «А живешь с кем?» Женька многословно объяснила про мать, про отца, который погиб. Говорила ненужно долго, боясь почему-то замолчать, чувствуя к Наде щемящую жалость и стесняясь этой жалости. Надя внимательно выслушала, подумала и спросила: «А мать-то лупит?» Видимо, без этого «лупит» она не могла себе представить никаких отношений. «Ругается», – нашлась Женька. Это сразу как-то успокоило Надю, будто у них с Женькой сыскалась общая точка. Она даже улыбнулась: «И мой матерится – спасу нет, при детях». С тех пор Надя всегда рассказывала Женьке про «своего» и почти не задавала вопросов. Это удовлетворяло обеих.
