– Так вы говорите: «мадам Цукерман?» – переспросил он. – И позавчера тоже – «мадам Цукерман?» И на прошлой неделе?
Он был бледен, несколько минут внимательно вглядывался в лицо старухи, потом неожиданно густо покраснел и двинулся на нее.
– Хабары?! – кричал он в негодовании. – Зятки! – От волнения он потерял одну согласную, что впрочем, случалось с ним и без того, – Я – общественный судья, рассматриваю дела людей в товарищеском суде, а вы под меня у них взятки берете?
Напрасно старуха пыталась ему возразить: ни у кого она взяток не берет, просто люди действительно хотят иногда его, Дайлиса, поблагодарить за его работу, только и всего, но он не желал слушать.
– Мамаша, тьфу… Гражданка Белоцерковская! Или здесь, в этом доме, будут советские порядки, или вас здесь не будет, выгоню!… Выгоню геть. вон, и поезжайте назад в эту свою Хацапетовку, или как она там у вас называется, до вашей мадам Цукерман миши варить, а я – чтобы я людям не мог в глаза смотреть, чтобы свою партийную совесть менял на курей?
Он задыхался.
– Я думаю… Я себе, старый дурак, все время думаю: откуда у нас курица… каждый день… Каждый день чтобы у людей на обед курица? Не может честный советский человек, чтобы у него каждый день… Вор может! Расхититель государственного и общественного имущества, который своей грязной, черной, волосатой рукой…
И по привычке, по устоявшейся многолетней привычке своей еще прокурорской обличительной практики он расстегнул манжет на рукаве сорочки, и из-под него – толчками, толчками, медленно, но неуклонно прямо в физиономию похолодевшей от страха старухи…
Внезапно он ойкнул и схватился за сердце. – «Мне. кажется, немножко нехорошо…». – Но даже не это. не напоминание о тяжелом сердечном недуге, не так давно им перенесенном, а то, что завтра – субботник, Всесоюзный ленинский коммунистический субботник, на котором ему предстоит изрядно потрудиться, а, стало быть перед тем нужно и отдохнуть как следует, привело его в чувство. Потому, что для него субботник, объяснил он, это – не хихань-ки-хаханьки, как для некоторых теперь молодых, которые только для того и приходят, чтобы полчаса повалять дурака, а потом выпить пару хороших рюмок водки и гупать под радиолу… И – тьфу! – обжимать баб…
Словом, конфликты в семье случались самые разнообразные. И чем сложнее становились отношения трех этих людей, тем все больше и больше отдавал себя Дайлис общественной деятельности, прямо-таки погружался в нее с головой, но в то же время и хирел, и чах.
