Им пришлось обитать по чужим углам. В Роще в те времена практиковалось сдавать углы. Наконец, более обстоятельно обосновались в старом деревянном доме где-то в тупике на Полковой. В крохотной комнатушке на втором этаже. С сараем во дворе впридачу. Комнатка служила им как зимняя квартира, сарай же в качестве летней дачи. Они оборудовали сарай внутри: постелили на пол ковровую дорожку, обставили «мебелью» – сундуком, старым шкафом, еще деревянный стол, табуретки, добыли деревянную кровать с лоскутным одеялом, подушки.
У Скита ранее не было домашнего уюта. В тюрьме ему мечталось о любви. Эта мечта само собой была связана с домашним уютом…
Он, она и их жилье. Красивая девушка означала для него одновременно и защищенность от одиночества, в котором он себя интуитивно осознавал всегда с того времени, как себя помнил.
Варя объяснила ему и свое стремление:
– Я давно хотела влюбиться, даже сама не знаю, как давно, но встречалось все не то – то комсомольцы, то блатные, а чтобы нормальный кто-нибудь… Хотелось встретить настоящего.
Скиталец удивился:
– Но ведь и я в некотором смысле как бы из этих… И с чего ты взяла, что я настоящий? Я и сам еще не понимаю, каким мне быть должно.
Но ему льстило, что она считала его настоящим. Еще она требовала слов любви… Они бродили по Роще, ходили вдоль железнодорожного полотна, и она упрекала его:
– Почему ты никогда не говоришь мне: «Я тебя люблю»?
Скиталец не понимал, что она от него хочет.
– Что ты меня любишь? – переспросил он.
– Да нет, – она вспыхнула, – что я тебя люблю, то понятно, но ты не говоришь, что ты меня любишь.
– Кого ж еще? – удивился Скит. – Ведь это как дважды два.
Варя приставала:
– Тогда так и скажи: «Я тебя люблю».
Скит повторил:
– Я тебя люблю.
– Прямо выдавил из себя, – сморщилась Варя, – если бы сама не настаивала, то и не сказал бы.
– Но я же все равно… Просто зачем говорить? – Скиталец недоумевал.
– И впрямь все равно, как одолжение сделал, – она явно над ним насмехалась.
Хотелось ему тогда ей доказать, что нет ничего и никого на свете, кого бы он любил, кем бы дорожил более, чем ею, но промолчал: он действительно не умел болтать о любви. Он считал, что смешно, пошутив, уточнять: «Я пошутил». А она ему бросила, что он просто-напросто не музыкален. Опять непонятно:
– Причем здесь это?
– А притом, что для меня эти слова – музыка. Соображаешь?
В прописке ему отказали, следовательно и работу найти было нелегко; тем не менее он каждый день уходил, якобы искать ее, но ходил воровать. Не жить же ему на ее иждивении, в самом деле.
