Сейчас на нее был нахлобучен шлем из кровельного железа.
От звонницы к собору вела новая пристройка – дощатый, грубо сколоченный коридор с мелкими стеклянными оконцами.
– А это что за новости? – поразился епископ.
Не замечая гневных блесток в его глазах, повар радостно сказал:
– Это мы недавно притвор соорудили.
– Какой же это притвор? Попросту безобразный тамбур, как на постоялых дворах. Мало того, что звонницу испортили обстройкой, так еще какую-то пакость присудобили к этакой драгоценности! Какими же варварами надо быть, – прости мне, господи, мое ожесточение, – чтобы к золоту припаять медяшку!
Преосвященный опустил голову, коснулся перстами панагии, драгоценно блиставшей на груди его, и неслышно зашептал, видимо, делал усилие смирить себя. И действительно, когда он поднял голову, на лице его был покой. Но ненадолго.
– В церковной ограде! – вскричал он.
Следуя за его негодующим взглядом, я увидел в углу двора свежерубленую уборную с буквами «М» и «Ж» и трубами для устремления вони к небу.
Повар испуганно молчал. Бухгалтер поник головой. Балалаечник храбро прохрипел:
– Плоть требует, ваше преосвященство. Владыка сверкнул очами и произнес:
– Срам! Каким же обманом выцарапали вы ассигновку на эту мерзость?
– Ваше преосвященство, – сказал Неделин, убедительно прижимая руки к груди, – мы собственным иждивением возвели.
– Так уж вы богаты! – сказал епископ язвительно.
– Имеем кое-что.
Епископ пожал плечами и переглянулся со спутником. Потом направился к храму своей несколько женственной походкой, странной для такого большого бородатого мужчины.
Неделин шепнул мне с восторгом:
– Высокая душа!
Вслед за епископом, надевая на ходу высокую фиолетовую камилавку, похожую на перевернутое ведро, заспешил отец Федор.
Я повернулся, чтобы пойти к реке.
Неделин удержал меня:
– Да вы литургию послушайте. Наш-то отец Федор даже «Деяния» толком прочесть не может. А проповедь? Несет не понять чего, лишь бы поскорее отделаться… А у владыки речь истовая, как колокольный звон. Слышали, как он нас давеча щунял? Высокого духа пастырь!
У паперти произошла небольшая заминка. Чей-то женский голос восклицал:
– Пустите меня! Я владыке скажу!
Балалаечник и повар спинами отжимали какую-то старушку.
Епископ остановил их.
Старушка низко поклонилась ему:
– Дозволь мне, владыко, взойти в собор. Яви божескую милость!
Он удивился:
– Каждый волен войти в божий храм, матушка.
– А он не дозволяет.
– Кто?
Старушка кивнула на священника. Тот сердито засопел.
