– Четыреста.
– Значит, четыреста и плюс шесть… и плюс тридцать… значит, четыреста тридцать шесть… Михаил Карпович.
– Ишь ты, – удивился одноногий. – Ловок. Расскажи по порядку, как это у тебя.
– Значит, так, Михаил Карпович, – начал опять Сундуков. – Берем сорок и умножаем на десять…
Сундуков проделал предыдущую операцию, но результат теперь у него получился другой: шестьсот шестнадцать.
– Минуточку… я сейчас… Михаил Карпович… где-то вкралась ошибка, – зашептал трясущимися губами Роман. – Я сейчас…
– Ладно, верю, – милостиво сказал продавец. – Этого я беру в контору. Будет бухгалтерию вести. Кто еще?
Он опять внимательно осмотрел нас. На мне его взгляд задержался несколько дольше.
– Ну и бородища, – сказал Михаил Карпович даже с легкой завистью.
– Это бард, – заржал Николай.
– Осетин, в смысле?
– Турок, – еще больше зарыготал Николай, но дядька Михай шевельнул на столе своей палкой, и самодеятельный поэт осекся. – Ну, появились сейчас такие… – пояснил он почтительно. – Наподобие как стиляги были. Только похуже. Те хоть по дворам не ходили, а эти ходят и песнями поливают.
– Ишь ты, как, значит, побирушки.
– Ну, не совсем, Михаил Карпович…
– А точно, что того взяли?
– Точно.
– Документы есть?
– На гитаре фамилия написана.
– С гитарой взяли?
– А как же. Ее же нигде не достанешь.
– Это хорошо. Теперь своя самодеятельность будет.
– Конечно, хорошо, Михаил Карпович.
– Наверно, он и на балалайке умеет.
– Наверно, Михаил Карпович.
– Эй, ты, на балалайке умеешь?
– Нет.
– Научим, Михаил Карпович. Раз на гитаре умеет – на балалайке запросто. Будет балалаечным бардом. Лично, так сказать, вашим. Ходить следом и, так сказать, услаждать слух.
Эта идея всем очень понравилась. Все принялись строить планы насчет меня. И тут выявилась разница во вкусах. Один хотел, чтобы я играл на балалайке, другой – на мандолине, третий – на губной гармонике, четвертый – на расческе и даже чтобы я научился кричать петухом. Контуры довольно мрачного будущего проступили передо мной. Я откашлялся и сказал:
– Я не буду совсем играть.
– Почему? – воскликнуло сразу несколько голосов почти с детской интонацией.
– Потому что известно – птица в клетке не поет.
– Щегол поет, – поправил Аггей.
– Я не щегол, – возразил я.
Все загалдели, будто были очень недовольны, что я не щегол.
– Пусть сейчас споет, – сказал дядька Михай. – Посмотрим, кто он.
– Пущай, – Катя облизнул губы белым языком.
– Буду делать что угодно, только не петь, – сказал я.
