– Ну, разве так готовят, ребята, – доносился до нас его укоризненный голос. – Картошку надо солить в самый последний момент, слить и держать на пару минут пять, чтобы подсохла. А вы? Толкотня какая-то.
– Сожрешь, – грубо отвечал Чернобородый.
– Ну, допустим, я сожру, – охотно соглашался Завьялов. – Но неужели вам самим не противно? А уха… Это, простите за выражение, суп из рыбы, а не уха. Хотите, я вам приготовлю уху? Или лучше на ужин заделаю вам гуся, жаренного на вертеле? Он похож на румяное наливное яблоко. Жир так ручейком и бежит. А потом, если его набить кашей…
– Где его возьмешь? – проворчал Чернобородый.
– Стянуть.
– Что мы, воры, что ли?
– Это верно…
– Они не воры! Они не воры! – вдруг вскочил с кровати Роман, который не спал и тоже слышал разговор. – Ты понял, они не воры!
– Микрофон, – напомнил я.
– А мне чихать на микрофон! Я им и так скажу! Где этот микрофон? Включайте, сволочи! Слушайте! Вандалы проклятые! Подавитесь моими костями! Нате! Жрите!
– Побереги нервы. Они нам еще пригодятся.
Роман упал на кровать и отвернулся к стене. С палубы опять донеслись голоса:
– Поймать-то мы поймаем… Только учти, если хорошо не приготовишь – не обижайся. Или, может, ты драпануть задумал?
– Ну, что вы! Кругом же ток!
– То-то же…
Завьялов не появлялся у нас в кубрике до самой темноты. С наступлением темноты люк закрыли… Последние строки пишу наугад… Завтра…
Часов десять утра. Тихона Егоровича опять нет. Он помогает приготавливать завтрак. Судя по разговору, доносящемуся сверху, можно сказать, не помогает, а руководит. Вчера он заделал этим душегубам такого гуся, что мы чуть с ума не сошли от запаха. Этот запах агитировал за ресторан «Натуральный» больше, чем все речи Тихона Егоровича. Душегубы были очень довольны. Они устроили «под гуся» выпивку, орали песни и плясали «матаню». Они так напились, что чуть было не приняли Завьялова за своего и не уложили спать с собой, но потом Чернобородый, который, судя по крикливым упрекам, пил меньше всех, довольно грубо спихнул Тихона Егоровича в люк и захлопнул крышку.
– Спокойной ночи, мышки, – пошутил он и захохотал мерзким голосом.
– Отольются кошке мышкины слезки, – ответил я ему русской народной пословицей.
Чернобородый долго вглядывался в темноту, тяжело дыша и покачиваясь.
– Это ты… бард?
Я промолчал.
– Ты… Узнаю… Наш первенец… Помню… флаг английской королевы…
– Я не говорил – английской. Я говорил – ее королевского величества.
– Шустрый… Ничего… я о тебе особо позабочусь… Ты нюхнешь, что это такое… Запоешь не так… И бороду свою сбреешь… Меня, знаешь, как зовут? Василис Прекрасный. Это потому, что я с лягушками дело вожу. Ты водился когда-нибудь с лягушками?
