Бутыль была грязна, и в тусклом свете невозможно было разглядеть уровень жидкости. По этому поводу среди солдат царило большое волнение.
– Не хватит. Вот увидишь, не хватит.
– Нет, нынче, я слышал, много запасено.
– Пускай они отдадут мне долг за прошлые разы.
– Слышь, Назаркин, отдашь?
– Может, тебе, – сказал каптенармус, не поднимая лица, чистого, с подкрученными маленькими усиками, – может, тебе шампанским отдать?
В толпе засмеялись.
– Нет, каптер, – сказал Тихон ласково, – ты так не говори, водки должно хватить, она отпущена по ведомости.
Но каптенармус последний раз нагнул бутыль и крикнул:
– Баста! Вся. Расходись, ребята!
– Ну вот… – сказал кто-то и вздохнул.
– Опрокинь бутыль! – крикнули в толпе. Назаркин пожал плечами.
– Ей-богу, какой народ подозрительный…
Он опрокинул бутыль вниз горлом да еще встряхнул ее. Она была пуста.
– Постой! Погоди! – крикнул Тихон.
Он выхватил бутыль из рук каптенармуса и внимательно осмотрел ее со стороны дна. Даже пальцем ощупал.
– Ага, – сказал он удовлетворенно, словно нашел то, что искал.
Солдаты окружили Тихона.
– А что ты там видишь, земляк?
– А вот что.
Тиша показал: посреди дна была вырезана аккуратная дырочка.
Солдаты удивленно молчали.
– А теперь гляньте сюда.
В ящике, на котором стояла бутыль, тоже была дырочка.
Тиша приподнял ящик. Под ним оказался бидон, полный водкой. Она натекала сюда через оба эти отверстия.
– Вот она где, – сказал кто-то с бесконечным удивлением.
Все молчали, пораженные. Назаркин испуганно озирался.
– Видали? – сказал Тиша своим ласковым голосом. – Видали, братцы, как мужиков облапошивают?
Тут всех прорвало. Солдаты закричали враз, перебивая друг друга и напирая на каптенармуса:
– К командиру его!
– Зачем к командиру? Сами решим.
– Он небось с командиром в доле.
– Одна шайка!
– Последнее отымают, водку.
– Они эту водку немцам продают.
– Продают нас, братцы!
В задних рядах бушевал Мишутка. Он никак не мог пробраться вперед.
– Пусти меня, – кричал он, – я его прикладом!
– Ишь ты, умный какой – пусти его. Я сам его прикладом.
Назаркин упал на колени. Он прикрыл свое чистое лицо руками, защищая его от ударов.
Поднявшись на носки, Мишутка вопил сзади:
– Сапогами его, сапогами, ворюгу!
И вдруг бабье лицо его сморщилось, он заплакал.
– Чего ты ревешь, дура? – изумился кто-то.
– Обидно, – сказал Мишутка, нисколько не стыдясь своих слез и размазывая их по щекам грязной варежкой. – Помирать идем, а тебя свои же грабят.
И, снова приподнявшись на носки, он заорал страшным голосом:
