Первыми, ясное дело, отважились подойти те, кому доводилось уже побывать в Алитусе, Мяркине или даже Гродно. Там они всякого понавидались, понащупались, а может, и купили кое-чего.
– Эй, люди! Покупать будем! – принялся зазывать купец, перестав свистеть. – Завтра будет поздно – поплывем дальше! Ну! Сами видите, какой у вас обувь, – одна кора! А это разве шляпа – простой солома!
И все же люди, хотя и сбегали домой за своими заветными грошами, однако вытаскивать узелки из-за пазухи не спешили. Купец, живо окинув взглядом девушек, схватил за руку самую пригожую из них – Дануте, дочку Жямгулиса, набросил ей на плечи платок с кистями, а возле ее обутых в лапти ног поставил алые башмачки с золотыми пряжками. Хотел было расплести ей косы, чтобы надеть на голову какое-то украшение, да деревенский староста Даунорас, давнишний ухажер девушки, отвел в сторону его руку.
– Обойдемся. По мне Дануте и так хороша.
Отдал купцам платок, затем взял башмачки, повертел их в руках и на всякий случай поинтересовался:
– Сколько за такие заломишь?
– Серебром или золотом?
Ни слова не говоря, староста швырнул ботинки в кожаный сундук и буркнул:
– Обойдемся.
Алялюмасу стало жаль старосту, жаль Дануте, и он обратился к бородачу:
– Мы, мил человек, не господа, и нам такие вещи ни к чему.
– Как это, как это ни к чему? Дерево и то цветет, красивым быть хочет. Птица – та в перья наряжается!
– Вот вы, не в обиду будь сказано, понавешали тряпок на дерево, да только нам другое дерево краше, – кивнул Алялюмас в сторону цветущей груши. – И не в богатстве тут дело – был бы человек счастлив.
Купец поглядел на женщин, усмехнулся и покачал головой.
– Эх вы, филёзофы… Для чего ж тогда вы живете? Зачем работаете? На что деньги копите?
– На черный день! – расхрабрившись, выпалили мужики. – Недаром Девятибедовкой зовемся. Полями отгородились, небесами прикрылись…
– А играете вы весело…
– Кого-кого, а уж музыкантов нам не занимать.
И все повернулись к Должнику – пусть-ка сыграет этим кожаным карманам, пусть увидят, чем Девятибедовка славится.
…Вроде вечеринка удалась на славу, вовсе не казались убогими ни лапти, ни рубища, – а тут, под взглядами приезжих господ, все почувствовали себя так, словно на них пыльные мешки напялены.
– Эй, Должник, давай сыграем! – Поначалу купцы при виде инструментов, которыми эти голодранцы вздумали их потешить, лишь заухмылялись, но затем стали беспокойно переглядываться. А рыжебородый так заслушался, что забыл про свою трубку и та погасла. Музыканты кончили играть. Купец, угощая их табаком, бросил шутя:
