Впоследствии его юный наставник хотел призвать его для служения богу разума – Парабрахману, – которого он для себя создал. Рационализм Браджендры был особого рода. Он пытался слить воедино чистый монизм Веданты, диалектику абсолютной идеи Гегеля и «евангелие» Французской революции – свободу, равенство и братство. Для него принцип нераздельности был злом, универсальный разум – добром. Следовательно, надлежало поклоняться чистому разуму. Это было большой модной проблемой, и Браджендра думал разрешить ее при помощи революции. Этот революционный государственный рационализм мог удовлетворить лишь некоторые стороны властной личности Нарендры. Но его кипучая натура не в состоянии была замкнуться в ней.
Его ум согласен был принять для себя или для других владычество универсального разума и основать мораль на абсолютном отрицании индивидуализма. Но его поведение противоречило этому. Он жаждал насладиться красотами мира и узнать его страсти. Захотеть лишить его этого значило бы обречь молодого дикого зверя на вегетарианство. Его беспокойство, его мучения удвоились. Было насмешкой предложить ему как единственное содержание жизни самодовлеющий разум, этого бескровного бога. Ему нужно было – как настоящему индусу, для которого жизнь есть первый атрибут, если не сама сущность истины, – ему нужно было живое откровение, познание Абсолюта, бог, превращенный в человека, святой гуру, который мог бы сказать: «Я видел его, я прикасался к нему, я был им…» А между тем его разуму, вскормленному Европой, его критическому уму, унаследованному от отца, противоречило это стремление сердца и чувства (это будет видно по тому, как сильно он вначале сопротивлялся Рамакришне).
Как всех молодых интеллигентов Бенгалии, его привлек чистый свет Кешаб Чандры Сена. Он сиял еще полным блеском, и Нарендра позавидовал Кешабу. Он хотел быть Кешабом. Было естественно, что он сочувствовал его ордену и вошел в него. Его имя было внесено в список членов нового Брахма Самаджа.[310] Ramakrishna Mission утверждала впоследствии, что он не мог быть целиком согласен с духом категорических реформ этого самаджа, беспощадно разбивавшего все, даже наиболее чтимые предрассудки ортодоксального индуизма. Я же думаю иначе. Необузданной цельной натуре молодого Нарендры доставляло удовольствие все ломать; он не был человеком, который мог бы упрекать тогда своих новых товарищей за их иконоборство. Только впоследствии – главным образом под влиянием Рамакриш-ны – он почувствовал и стал проповедовать уважение даже к устарелым верованиям и привычкам, когда они поддерживались длинной цепью традиций, глубоко ассимилированных нацией.
