– Ого! – обрадовался Прауд. – Коллега!
– Ну да, – сказала Дора. – Сейчас вы скажете, что тоже были санитаром.
– Не похоже?
– Ни капельки.
– Обидно. Может быть, вы перестали бы тогда дуться на меня. А мне казалось, что я вас видел раньше.
– Видели. Я вам подавала утром ваш несчастный бутерброд с котлеткой. Вы его жевали, словно это был бифштекс.
– Должен вас поздравить: вам удалось выбрать для меня самый ничтожный из всех бутербродов.
– Много вы понимаете в бутербродах!
– Зато я с детства разбираюсь в вопросах сытости. Я остался голоден, как двадцать тысяч волков.
– Ну, уж и двадцать тысяч!
– Вспомнил! Я вас встречал в Страсбурге!
Он никогда не бывал в Страсбурге, но ему очень хотелось, чтобы она отвлеклась от мыслей о нанесенной ей незаслуженной обиде.
– Вы бывали в Страсбурге? – оживилась Дора. – Правда, красивый город?
– Меня привозили в этот красивый город. Я там лежал в госпитале. – Это была сущая неправда. Он лежал в госпитале в городе Мец.
– Нет, – сказала разочарованно Дора, – в Страсбурге наш госпиталь не стоял. Наш госпиталь базировался в Меце. Есть такой город во Франции, называется Мец. Так себе город.
– Ого! – рассмеялся Прауд. – Я и в Меце лежал. В декабре сорок четвертого.
– Всюду вы лежали! – фыркнула, в свою очередь, Дора. – Когда же вы воевали?
– В остальное время… А где вы обучались перевязывать? На медицинском факультете Эксептского университета?
– Ну, конечно, – снова фыркнула Дора. – Как раз вместе с дочками трех миллионеров. Вон тут они, а тут же рядышком я… И в стирку белье мы брали с ними на пару… И когда у них, бедняжек, провалилась крыша в лачуге, я взяла их к себе, во дворец… – Она согнала с лица улыбку и переменила тон: – Я полагаю так: одеколон и ножницы возьмете вы. Бинты будут у меня. – И, сунув в карман его комбинезона флакон и ножницы, приготовилась выбираться из машины.
Горели три коттеджа. Обуглившиеся балки, оконные рамы, измятые, потерявшие свой обычный лаковый блеск обложки журналов, покореженные остатки телевизора – все это, вышвырнутое взрывом, валялось на оттаявшей, бурой поверхности аккуратных, любовно возделанных клумб, украшавших фасад одного из горевших зданий. Если выражаться точнее, следовало бы сказать: бывший фасад, потому что передней стены не было. Сквозь провал виднелась, словно в разрезе на строительной выставке, двухэтажная коробка, разбитая на несколько клеточек-комнат, в которых только что теплилась жизнь людей, которым не было дела ни до Атлантического пакта, ни до арабской нефти, ни до малайского каучука, ни до государственного строя в других странах. Правда, им нравился генерал Зов, но они думали о нем только в те короткие минуты, когда субботним вечером разглядывали в свежем номере журнала его многочисленные фотографии. «Такой парень, можете быть спокойны, задаст перцу этим большевикам, если они вдруг попрут на нашу Атавию!» Сейчас было весьма затруднительно узнать их мнение о войне и генерале Зове, потому что их уже не существовало.
