Пусть я не Цезарь, куда мне до него, – но обижать своих!? – Не дам!
Лохматая остановилась. Несколько секунд она смотрела на меня каким-то странным, долгим взглядом.
Под шерстью побегали мурашки, казалось еще миг, и я просто потеряю сознание.
Ну, уж дудки, не на того напали! – Вскинув голову и простившись с жизнью, я двинулся на лохматую. И тут, о боги, – неожиданно вильнув хвостом, она бросилась на меня и смачно лизнула в нос. От неожиданности у меня подогнулись лапы, я осел. Так и сидел, как последний дурак, целую минуту, хлопая глазами.
Девчонки уже пришли в себя, визг прекратился. Только Чарли стоял возле хозяйки и непонимающе тряс головой. Чувствовалось, что до него только начинает доходить, насколько геройски я себя вел. Вспомнив об этом, я гордо расправил плечи, вскинул голову и огляделся.
Темненькая смотрела на меня, открыв рот. В ее глазах сквозило восхищение. Запах от нее шел потрясающий. У меня росло желание броситься к ее ногам и признаться в любви до гроба.
Лохматая же улыбалась. Выглядела она, как мать, довольная своим ребенком. При этом создавалось впечатление, что знаем мы друг друга, как минимум, тысячу лет.
– Переволновался, мальчик? Поинтересовалась она.
– Было немного, – отозвался я.
– Ничего, бывает. Но молодец, не испугался. Хвалю.
– Спасибо.
И тут из-за поворота выскочила растрепа. Я таких никогда не видел. Смешная до ужаса, в тапочках на босу ногу, в длинном пальто с перламутровыми пуговицами, вся в растрепанных чувствах.
– Ники! Дези! Противные! Принялась возмущенно причитать она. Ко мне! – Ко мне!
Девчонки обалдели вконец, даже Чарли потерял дар речи. А Ники, слегка очухавшись, пригрозила:
– Улыбнись еще раз, – только улыбнись, я тебе такую кузькину мать устрою, мало не покажется.
Куда же это годиться? То ведет себя, как столбовая дворянка, то, как бабка с блошиного рынка.
Обидно стало до слез.
– Хочу и улыбаюсь – Тебе-то что? – Обиженно заявил я. – Лучше бы за своей хозяйкой смотрела.
– Она хорошая – неожиданно со слезой в голосе заявила она.
И тут мне стало ее жаль, так жаль, – и ее, и ее хозяйку, а когда подумал о темненькой, просто сердце разболелось.
– Да я что? – Я так, ничего – Ричард! Ко мне, – проснулась тут моя.
– Иду, иду, – отозвался я безо всякого желания, и как был с опущенным хвостом, побрел вразвалочку к Татьянке.
– Испугался, бедненький? Поглаживая меня, поинтересовалась она.
– Влюбился я – прошептал я. Мои глаза неотрывно следили за темненькой.