– Старых быков продадим, помоложе купим. Что останется – на расходы, – быстро свертывая цигарку, оживленно рассуждал Митька.
– Быков, может, по случаю недорода на хлеб придется менять. А недород, как пить дать, будет. Купец сегодня говорил… Аглицкий золотой прииск все просо у киргизов под чох скупает, муку… Значит, заморские господа чуют, откуда суховей полынь тащит. Им надо рабочих кормить, чтобы больше золота приносили.
– Да что ефти начальники с приисков колдуны, что ли? Откудова они могут знать: будет дождик или нет? Сегодня его нету, а завтра может такой хлынуть, все ихние шахты затопит, – пьянея от табака, разглагольствовал Митька. – Ежели они начали у киргизишек просо скупать, значит, мне и жениться нельзя? А азиаты вечно просом торгуют да кобылятиной.
– Ладно, женим, – миролюбиво согласился Иван. – А сейчас вот что, женишок: иди отвяжи лошадей и пусти на траву. Мешку поди доели. Да не забудь вычистить колоду, там столько грязи, смотреть тошно.
Митька вышел из палатки, отвел лошадей на бугор и спутал мочальными путами. Возвратившись на стан, он подошел к колоде. Выкинув объедки сена, хотел было приступить к чистке, но раздумал. Осадок в колоде был почти на два вершка. Овсяная шелуха, отруби, сенная труха – все было перемешано с песком и превратилось в кисель. Надо было таскать из родника воду целыми ведрами и мыть колоду начисто.
Солнце уже двигалось к полудню. Припекало все жарче. Митьке лень было носить воду, да и не успел он отдохнуть от утомительного раннего уповода. Ветер обдавал стан горячей пылью. Палатка трепыхалась и манила прохладой. Вяло почесывая зудевшую спину, Митька подошел к дверям и с завистью посмотрел, как Иван, укрыв от мух голову холщовым мешком, сладко храпел и посапывал носом. Потянувшись, Митька зевнул, махнул рукой на грязную колоду, опустился на колени и на карачках вполз в палатку. Плюхнувшись головой в мягкую шерсть бараньего тулупа, засыпая, думал: «Подсохнет на солнышке, тогда и вымою, а пока отдохну… тоже не каторжный. А на Липке все равно женюсь… женюсь – и баста…»
Заснув с такими мыслями, он видел во сне молебствие, веселую молодежь, вдовушку с белой шеей… Потом Маринка Лигостаева будто бы стоптала его конем и так больно хлестнула вдоль спины нагайкой, что он проснулся и вскочил, словно осой ужаленный…
Перед ним стоял с кнутом в руках разъяренный Иван, грозно потрясая кнутовищем, орал:
– Шарлатан непутевый! До каких же ты пор дрыхнуть будешь! Открой зенки, посмотри, где солнышко-то, где?
