– А награда? Мы из когтей смерти вырвались, Саша.
– Эх, Веня, несмышленыш, надо же эпоху понимать… Много, брат, позора в наших приключениях в плену.
«Может, этот Саня знает эпоху. Надо помалкивать, пока не вымотали кишки… Да, ну а как же с орденами? Нам за такие лютые муки сразу по два полагается. Расскажу-ка я политруку Луню, сам он натерпелся, поймет», – думал Веня.
Он попал в тон рассказом о подвиге (об Александре, как и обещал ему, умолчал). Начальство усиленно выискивало героев, составляло наградные списки.
Фотографии Ясакова и Галимова напечатали листовкой с небольшим очерком о подвиге. Веня целую дюжину отослал родным и Юрию Крупнову. Не мог он первое время без слез читать о том, как они рыли могилу и как убили лопатами двух фашистов, вынесли на руках найденного в лесу контуженного сержанта Крупнова.
Слава, как ревнивая жена, разъединяла их, уводила Ясакова от Александра Крупнова…
Отстояв ночные часы на посту за трансформаторной будкой, Веня Ясаков на восходе солнца искупался в речушке у фабричной стены и встал перед сержантом с полной боевой выкладкой. Ремень винтовки и тесьма противогазной сумки, отягощенной патронами, перекрещивали широкую выпуклую грудь, гранаты оттягивали брезентовый пояс.
Зарумянившееся от геройских харчей и лишней чарки лицо сияло под стальным шлемом самодовольством и отвагой разбитного воина. Хотя Вениамин Макарыч был герой, сержант Крупнов манежил его, отмалчиваясь на просьбу отпустить в город хоть на час – зубы вставить.
Только разок взглянул он на Ясакова с усмешкой и снова принялся чистить полуавтомат. Под влажным от росы брезентом спали вповалку на земле красноармейцы, рядом покоилась русая голова Соколова Варсонофия и черпая – Галимова Абзала. Солнце наискось текло через прогал в разбитой фабричной стене по их ногам.
Рабочие демонтировали оборудование фабрики, грузили на платформы станки, тюки пряжи. Автогенщики разрезали запасные рельсы, а саперы, обливаясь потом, зарывали торчмя эти куски железа по обеим сторонам дороги. Слесарь заделывал пробитую водопроводную трубу, из которой хлестала вода. На лестничных площадках, в окнах цехов устанавливали пулеметы.
– Любишь ты, Ясаков, придуряться, – тихо сказал Александр, поглядывая на спавших. – Кто поверит, будто рвешься в город зубы вставить? Город-то сгорел. Нет там ни лекаря, ни знахаря.
– Шам пошуди, как ш таким ижъяном жить? Хлеб жую коренными, а во вшем прочем, шкажем, девкам улыбнуться – конфуш.
