– Обещаю. Твоя свеча не погаснет в моей светелке, пока не вернешься. – В ее глазах стояло небо.
– Люблю тебя. – В его глазах стоял океан.
Марию будто кто толкнул в спину – опять бросилась со слезами к любимому.
Он обхватил ладонями ее голову. Она запрокинула мокрое от слез лицо и как воск прильнула к нему, словно старалась огнем своей любви растопить уже возникший между ними незримый барьер.
...Так он еще никогда не смотрел на нее и, пожалуй, сам не подозревал, что может так смотреть на женщину. В его глазах, проникнутых сочувствием к ее женской слабости, билась тяжелая, мучительно подавляемая страсть, но страсть перекрывалась безумной нежностью, а нежность – каким-то пылким, самозабвенным восторгом.
А она?.. Ее больше не существовало. Она вся растворилась в своей любви к нему.
Он безотчетно до боли сжал ее скулы. Она не вскрикнула, не шелохнулась. Его губы жадно прильнули к ее губам, точно к живительному роднику. А потом... сильные руки отпустили ее, медленно и осторожно, как отпускают дорогую и редкую птицу, которую уже никогда и нигде не увидят.
Капитан вскинул голову, надел треуголку с белым плюмажем. Бряцая шпорами, подошел к саврасому коню.
– Ты помнишь царя Леонида? Его героев?
Он удивленно посмотрел на нее, согласно кивнул головой.
– Помнишь, что принято было говорить в древней Спарте на прощание? Что сказала Леониду жена, когда провожала его на Фермопилы[44]?
– Помню, моя царица, – без иронии в тон ей подыграл Григорий. – «Биться с врагом до конца. На войне нет места слабости».
– А еще? – На ресницах любимой блестели слезы.
– Еще жена Леонида сказала пять заветных для спартанца слов: «Со щитом иль на щите».
– Верно, – прошептали губы Марии. – Или ты возвращаешься с победой и со щитом домой... либо мертвый на щите... на Небо. – Она шагнула к нему, не обращая внимания на любопытные глаза дворовых. Она не чувствовала никакого страха – лишь величайшее спокойствие, словно смерть вообще не могла коснуться ни ее, ни суженого. Тогда Машеньке Панчиной именно так и казалось. Она ощущала рядом сильное плечо, видела любимое лицо и не просила у Господа милости.
– На то я и русский офицер. – Он светло улыбнулся. – Для меня честь – умереть за Веру, Царя и Отечество. – Григорий ловко поймал носком ботфорта серебряное стремя и легко бросил свое тело в седло. – Прости, я ошибся, ты хорошо читала Пуфендорфа. Там, вчера, у ручья... я был не прав.
– Так возвращайся со щитом – живой и невредимый. Будь сильным сердцем, как царь Леонид. Я верю в тебя.
