Он говорил взволнованно, но твердо. Слова всходили из сокровенных глубин его души, где закалялись они и очищались в огне любви.
Сердце девушки покорялось этой уверенной силе; его голос, слова проникали в душу... и она таяла, растворялась в них, безмолвно им подчинялась.
Капитан Лунев обнял ее, привлек к себе, заглянул в глаза.
– Самая, самая! – горячим шепотом говорил он. – Веришь в меня? В себя? В нашу любовь? Мы же будем счастливы! Ты станешь моей? – спросил одними губами.
Она замерла, притаилась, почти не дышала, будто лесная пташка, чующая близость соколиных когтей.
– Так ты... ответишь, душа моя? – Он крепче сдавил ее в своих пропахших табаком объятиях.
Сладкая истома окутала девушку, она обмякла плечами, нежный, беззащитный стон вырвался из трепещущей груди; вскинув гибкие руки, она обвила их вокруг любимого. Григорий приник к ее желанным губам долгим жарким поцелуем.
...Канула минута, другая, когда они услышали приближающиеся голоса, и вскоре по каменистой тропе к ручью стали спускаться два конюха; одетые в распашные ферязи[43] и козловые сапоги, они вели в поводу лошадей.
Капитан в досаде куснул ус, одернул камзол, и они, раскрасневшиеся, чуть смущенные, но бесконечно счастливые, не спеша направились к дому. И долго еще в тот вечер при свечах и позже в глубокой тишине у балюстрады слышался воркующий шепот влюбленных; глядя на сияющий жемчуг звезд, они призывали их в свидетели, что будут вечно принадлежать друг другу, храня любовь, верность и честь.
* * *
...Рассвет тронул клювом ночную благословенную мглу, расцветил ее гирляндами рябиновых бус, когда капитан Лунев вдел шпагу в портупею. Дворецкий Осип встретил его на пороге спальни с трехпалым подсвечником и, знакомо зевая, сопроводил к кабинету графа.
Слов не роняли; в сосредоточенном молчании пили чай с ватрушками и вареньем. Потом, утерев рушниками губы, еще раз перекрестились на золотые образа и стали прощаться.
– Держи, капитан. Вручаю тебе Андреевский флаг. Береги его, как зеницу ока! И помни, чей ты сын.
– Слушаюсь, ваше сиятельство. Все будет доставлено в надлежащий срок и в сохранности! – звучно заверил Лунев и по-военному склонил голову. – Имеете что-нибудь еще приказать?
– Имею! – Панчин плеснул колокольцем – ливрейный лакей бережно внес хрусталь и шампанское.
– Христос с тобой, Гриша... Не посрами память отца и мои седины. Знай, пуля – дура, не каждая в лоб. Но и дураком не будь! О стрекозе нашей помни! Люб ты ей больше жизни. Тобой одним девка и дышит. Гляди! Невеста тебя здесь дожидается.
