Изредка среди пациентов появлялись молодые. Нарбутас смотрел на них издали с тайным удовлетворением. Но не подходил к ним. Он, который еще недавно не отделял себя от молодых, сейчас стеснялся их, как ребенок стесняется взрослых. Ибо он был убежден, что есть какая-то врожденная мудрость молодых, гораздо более глубокая и ценная, чем пресловутый опыт стариков.
Он делал исключение только для врачей. Он считал, что у медиков нет возраста, как нет у них и пола.
Но больше всего он скорбел сейчас не о минувшей молодости, а о пролетевших средних годах, наполненных спокойной силой и таких долгих, что казалось – они никогда не кончатся, – об этой обширной и прекрасной вершине холма, лишенной, правда, взлетов юности, но и свободной от ее падений.
Несмотря на усердное лечение, кузнецу казалось, что ему становится все хуже. В руках, на вид еще таких сильных, появилось какое-то странное томление. То же и в ногах. Посреди ночи он вдруг просыпался и тревожно прислушивался к биению сердца. Начиналась одышка. «Это у меня от страха», – старался он утешить себя. Он распахивал окно и садился на подоконник. Бесконечный океан воздуха омывал Нарбутаса, а ему удавалось зачерпнуть из него только крошечные глоточки. В полузабытьи чудилось кузнецу, что он лежит на берегу реки и не может дотянуться до воды иссохшими от жажды губами.
Кое-как досиживал он до утра и бежал в поликлинику. В ожидании врача он примыкал к небольшой компании, где всегда кипел возбужденный разговор. То были, как и он, неутомимые пациенты поликлиники, ее, так сказать, гвардия, старые волки инфарктов и инсультов, гроза врачей и медсестер. Они вечно судачили о своих болезнях, о причудах врачей, о новых чудодейственных лекарствах.
Нарбутас почти и не слушал их. Он нетерпеливо дожидался удобного момента, чтобы врезаться в разговор. С недавнего времени он вообще предпочитал говорить, а не слушать. Он считал, что он уже достаточно наслушался за свою долгую жизнь. И он говорил, говорил длинно, торопливо, точно боясь, что остатка жизни ему не хватит, чтобы рассказать все, что ему хотелось.
Так в кузнеца вползла старость исподволь, подло, и он не замечал, что уходит все дальше от прежнего Анта-наса Нарбутаса. Все ему теперь быстро приедалось, все вокруг выцветало, становилось тусклым, скучным. Постепенно он начал остывать и к медицине. Изредка, по привычке, он заходил к доктору Бражюнасу и, невнимательно выслушав его советы, уходил. Такой аккуратный когда-то, чистюля, щеголь, он перестал следить за своей внешностью. Ему лень было переодеваться. Бессменный костюм его покрывался пятнами. Когда на одном башмаке порвался шнурок, Нарбутас заменил его веровоч-кой.
