«Не намолоть, – хотела поправить Нина старушек, – намолотить». Но поняла, что молотит молотилка, а молот бьет, и решила вообще не встревать в разговор старушек. Неторопливая однотонность их беседы успокаивала, восстанавливала утерянные силы.
В Ленинграде, прежде чем вернуться домой, Нина забежала на почту к тому полукруглому окошку. У нее не было с собой паспорта, но курносая блондинка с густо подмазанными ресницами узнала Нину. Даже не спрашивая фамилии, быстренько пробежалась пальцами по конвертам и подала Нине письмо.
– Еще вчера пришло, – сказала она с упреком, будто знала, что, если бы Нина вчера получила его, ей бы не пришлось так волноваться и ехать бог знает куда.
Да, действительно, Федор писал, что обстоятельства повернулись неожиданной стороной, что в день намеченной встречи он будет уже за тысячу километров от Ленинграда, что, хоть он ее и не увидит, она будет с ним всегда и везде: в его снах, в кабине самолета, в столовой и даже на почте, когда он будет писать ей свои ежедневные письма…
В субботу Нина еще не ждала письма, она ждала воскресенья, ждала его самого. Что ж, свидание переносилось почти на три месяца. Это девяносто дней, две тысячи шестьсот часов! Только бы хватило сил дождаться этого дня…
И он пришел, ворвался в сердце этой до нелепости родной телеграммой. «Пятница переносится на четверг…» Значит, завтра. Завтра четверг. Завтра они вернутся. Федор и его товарищи. Коля Муравко, Руслан Горелов, Новиков, Волков – Нина уже многих знала из его писем. И не только по именам и фамилиям. Она представляла их лица, голоса, жесты, знала слабости и достоинства. Слабостей, правда, кот наплакал, зато достоинств – хоть каждому памятник!
Она стремительно постигала мир, в который ей предстояло войти. Постигала с жадностью и нетерпением. Мир, суливший постоянную опасность и терзания, но обещавший свободу чувств и свободу поступков.
Вернувшись домой, Нина с ходу развернула в квартире генеральную уборку. Даже не стала переодеваться. Лишь повязала фартук и перехватила волосы старой косынкой. До прихода Ленки ей хотелось хотя бы вымыть окна. Примчится, как всегда, с прилипшими от пота волосами. Прямо какой-то ритуал с отцом придумали – по дороге из садика час игры в догонялки. Начнет от порога сдирать с себя одежду и упадет в одной майке на диван. А тут открыты окна.
Нина обильно смачивала стекла аэрозольной пеной, неистово терла их скомканными газетами, пока стекло не начинало тонко взвизгивать. С улицы тянуло прохладой – июнь в этом году был чахлым, все время дули северные ветры. И Нина спешила, как могла.
