Тут он уже имеет возможность развернуться и подразнить отца. Ганс: «Пришла Анна. Госпожа Краус (акушерка) уложила ее в кровать. Ведь она еще не умела ходить. А аист нес ее в своем клюве. Ведь ходить она еще не могла (не останавливаясь, продолжает). Аист подошел к дверям и постучал; здесь все спали, а у него был подходящий ключ; он отпер двери и уложил Анну в твою[31] кровать, а мама спала; нет, аист уложил Анну в мамину кровать. Уже была ночь, и аист совершенно спокойно уложил ее в кровать и совсем без шума, а потом взял себе шляпу и ушел обратно. Нет, шляпы у него не было».
Я: «Кто взял себе шляпу? Может быть, доктор?»
Ганс: «А потом аист ушел к себе домой и потом позвонил, и все в доме уже больше не спали. Но ты этого не рассказывай ни маме, ни Тине (кухарка). Это тайна!»
Я: «Ты любишь Анну?»
Ганс: «Да, очень».
Я: «Было бы тебе приятнее, если бы Анны не было, или ты рад, что она есть?»
Ганс: «Мне было бы приятнее, если бы она не появилась на свет».
Я: «Почему?»
Ганс: «По крайней мере она не кричала бы так, а я не могу переносить крика».
Я: Ведь ты и сам кричишь?»
Ганс: «А ведь Анна тоже кричит».
Я: «Почему ты этого не переносишь?»
Ганс: «Потому что она так сильно кричит».
Я: «Но ведь она совсем не кричит».
Ганс: «Когда ее шлепают по голому роро, она кричит».
Я: «Ты уже ее когда-нибудь шлепал?»
Ганс: «Когда мама шлепает ее, она кричит».
Я: «Ты этого не любишь?»
Ганс: «Нет... Почему? Потому что она своим криком производит такой шум».
Я: «Если тебе было бы приятнее, чтобы ее не было на свете, значит, ты ее не любишь?»
Ганс: «Гм, гм...» (утвердительно).
Я: «Поэтому ты думаешь, что мама отнимет руки во время купания и Анна упадет в воду...»
Ганс (дополняет): «...и умрет».
Я: «И ты остался бы тогда один с мамой. А хороший мальчик этого все-таки не желает».
Ганс: «Но думать ему можно».
Я: «А ведь это нехорошо».
Ганс: «Когда об этом он думает, это все-таки хорошо, потому что тогда можно написать об этом профессору»[32].
Позже я говорю ему: «Знаешь, когда Анна станет больше и научится говорить, ты будешь ее уже больше любить».
Ганс: «О, нет. Ведь я ее люблю. Когда она осенью уже будет большая, я пойду с ней один в парк и буду все ей объяснять».
Когда я хочу заняться дальнейшими разъяснениями, он прерывает меня, вероятно, чтобы объяснить мне, что это не так плохо, когда он желает Анне смерти.
Ганс: «Послушай, ведь она уже давно была на свете, даже когда ее еще не было. Ведь у аиста она уже тоже была на свете»
