«И дыша, вздымалась ти-хо гру-удь!» – пел голос на той стороне.
Темнело. Усиливался ветер. С неожиданно жалобной интонацией закричала в прибрежных кустах какая-то птаха.
– Ну а мне на могилу что бы ты посадил? – спросил, усмехаясь, Климов.
– Да ну, Витя, на какую могилу!
– Ну а все-таки?
– Тюльпаны, – нерешительно пробормотал Стас, – или гладиолусы там…
– Нет уж, – сказал Климов, – если такое случится, ты уж надо мной лютики посади. Ну хотя бы за тихость и Простоту.
Они помолчали.
– В семь ячейка, – встал Стас. – Партийно-комсомольское объединенное заседание.
– Встретимся в розыске, – сказал Климов.
Стас ушел, а он лег на влажноватую еще, не совсем росяную траву и стал смотреть в небо. Оно было звездным, темным, безмерным. «А я, – думал Климов, – что после себя оставляю? Вот мы, сыщики, ловим бандюг. Это, конечно, правильная профессия, но почему же я иногда становлюсь перед чем-то, словно башкой о столб ударился, словно я только делаю вид, что совершаю полезное и нужное дело, а сам понимаю, что этого дела мало для оправдания моей жизни на земле? Но что же еще я тогда должен сделать?.. И вообще, откуда сегодня эти мысли у меня, у Стаса? Это, видно, из-за Мишки…»
Кто-то зашуршал позади. Он скосил глаза вбок, но не пошевелился. Затем рядом с ним появилась тоненькая фигурка и села на камень, где только что сидел Стас. Он смотрел на нее внимательно и отрешенно. Это оказалась девчонка лет пятнадцати. На ней было черное платье, продранное под локтем так сильно, что когда она поворачивалась, то в прорехе явственно мелькало белое тело. Она несколько раз нервно оглянулась на него, в глазах ее было возбуждение и страх. Так они провели вместе и далеко друг от друга минут десять.
– Деньги-то есть, дядь? – спросил глуховато-звонкий девчоночный голос. Лохматая голова повернулась к нему, опять испугом и возбуждением блеснули темные глаза.
– А что? – спросил он.
– А то… пойдем за два «лимона».
Он привстал. Она искоса взглянула на него и отвернулась, ожидая.
– Одна живешь? – спросил он, чувствуя такую жестокую горечь, что слова с трудом проходили через гортань.
– Сама живу, – сказала она и повела худенькими плечами. – Не бойсь, никто с тебя не спросит… Пойдем, что ли?
Он опять упал на траву и опять всмотрелся в звездное небо. Шел шестой год революции, а голодная девочка становилась проституткой, чтобы хотя бы прожить.
– Как зовут тебя? – спросил он.
– Манькой, – сказала она. – Идешь или как?
Он сунул руку в карман, вытащил краюху хлеба – неприкосновенный запас.
