– Пал Матвеич, – с укоризной говорил Клыч, – ты вот твердишь, что в бога веруешь. А по библии врать-то – грех. Ранен перед этим Ванюша был. Другой налетом-то руководил.
– Може, кто и другой, я запамятовал, начальник.
– От статьи бережешься, Пал Матвеич, а уберечься-то нельзя. Вот читай.
За стенкой замолчали, слышно было, как сопел Тюха, шелестя листами. Просунула в дверь голову секретарша.
– Филин, к начальнику!
Филин затянул галстук на распахнутом вороте, отряхнул брюки и вышел за дверь.
– Так как, Пал Матвеич? – опять спросил голос Клыча. – Будем и дальше вола за хвост вертеть?
– Да пиши, начальник, пиши! Сопляков похватали, они варежки и раззявили! Суки!
– Так и пишем: принимал участие в нападении на лавку потребкооперации в селе Жорновка. Ладно, теперь сам добавь, что еще не записано.
– Я себе не враг, начальник.
– Тебе, Пал Матвеич, стесняться нечего, и того» что есть, хватит.
– Мне что вышка, что пышка, начальник! Кто за наше дело берется, тому жизни мало остается.
– Дурное ваше дело, Пал Матвеич.
– Оно и ваше не больно хорошее. Легавое ваше дело, начальник.
– Зато не душегубы.
– Замолчь! – вдруг фистулой вскрикнул Тюха. – Чего душегубством мне тычешь? Ты людей же губил?
– Задаром? Опупел, бандюга?
– А на войне?
– То не людей, а врагов, – сказал серьезный голос начальника. – Это другое дело.
– А окромя врагов, так ни одну невинную душу и не кокнул?
За перегородкой засопели. Потом Клыч сказал:
– Ладно, скажу. – Он на секунду смолк и медленно заговорил снова: – В восемнадцатом сполнял я решение трибунала. Приговор. Офицерика в расход пускал. Молоденький офицерик. Стоит, слезы катятся, а смотрит гордо. Пожалел я его, вражину: «Давай хоть глаза завяжу». А он: «Стреляй, – говорит, – твое дело собачье». Оскорбил он меня. Не собачье мое дело было, человечье. Был он мне классовый враг. Уж сгнил он небось, дьявол глазастый, – сорвался вдруг голос начальника, – я ночи из-за него не сплю. Снится мне. Слезы его снятся. Думаю: оголец ведь. Не будь войны, перековался бы, понял… А на войне какая же жалость…
Опять наступило молчание. Слышалось тяжелое дыхание Клыча. Потом он сказал подчеркнуто ровно:
– Последний к тебе вопрос. Расскажи о шайке Кота.
Вы там поблизости орудовали.
– Про Кота пущай он тебе сам расскажет, – хохотнул Тюха. – Он дюже разговорчивый.
Опять помолчали, потом Клыч сказал:
– Ладно, Пал Матвеич, ты иди, мы еще с тобой потолкуем.
– Прощевай, начальник.
Тюха, коротконогий, крепкий, в арестантской робе, но в своей пока еще кепке, вышел из-за перегородки. За ним показался бледный Клыч.
