Конан сумел, наконец, умерить свою скорбь.
– Ты, может быть, и прав, – отвечал он. – Для Кердрена лучше лечь в могилу, нежели жить в положении, недостойном его имени и происхождения. Это была фамилия знатная и гордая, никогда не колебавшаяся между бесчестием и славной смертью. Как ни печальны твои известия, я благодарю тебя за них. Голос твой напоминает мне… Впрочем, это глупость! А если бедный Конан может быть чем-либо для тебя быть полезен, то с охотой…
– Благодарю, я ни в чем не имею нужды, – прервал незнакомец, поднимая с земли скромный свой узелок.
Потом он надвинул шляпу на глаза и застегнул свою грубую куртку, как бы собираясь уйти, но все еще не уходил.
– Так ты не из эмигрантов, которые, пользуясь амнистией первого консула, возвращаются под родной кров? – спросил Конан с участием.
– Кто тебе сказал, что я эмигрант? – горячо сказал неизвестный. – И тотчас добавил, как бы чувствуя необходимость дать более точные объяснения: – Я здешний моряк… Много лет назад за юношеские грешки я принужден был покинуть родину. С тех пор жил то там, то сям в бедственном положении. Наконец мне захотелось снова увидеть Бретань. Во Флессингене я нашел испанского капитана, который согласился высадить меня мимоходом на этот берег с условием, чтобы я исполнял матросскую работу, пока буду на борту. Ты видел, как он исполнил свое обещание.
– Очень хорошо, но лучше бы ему привезти тебя в Сен-Мало или в Брест. Там ты легко мог бы наняться на какой-нибудь купеческий или государственный корабль.
– Ах! Очень станут церемониться с простым матросом, – отвечал путешественник нетерпеливо. – Остров Лок находился на пути капитана Диего, вот меня и высадили на острове Лок.
– Но куда же ты думаешь идти?
Незнакомец назвал, словно наугад, маленький соседний порт.
– До него еще не близко, а ты, заметно, неважный ходок. Притом же ты бледен и, кажется, нездоров, руки у тебя дрожат, – старик взял руку бедного путешественника, – зубы у тебя стучат, как будто ты озяб.
– Правда, – отвечал незнакомец с усилием, – я страдал перемежающейся лихорадкой, которую получил в туманной Англии. По прибытии в Голландию она почти прекратилась, но от трудностей и изнурения в этот последний переход она обнаружилась с новой силой. Волнение, испытанное мной при вступлении на родную французскую землю, может быть, еще усилило ее. Я чувствую себя дурно: у меня головокружение и дрожь. Надобно поспешить в Сент-Илек, там я мог бы найти пособие.
