В этой таинственной выходке было нечто подозрительное, поэтому Конан не спешил показываться. Чужеземец неподвижно стоял на берегу со своим скромным узелком, следя глазами за удалявшимися моряками. Когда они исчезли, он медленно и уныло посмотрел вокруг себя и вдруг упал на колени и распростерся на земле, словно в страстной молитве.
Недоверчивость Конана не устояла против этого благочестивого действия, и он прошептал:
– Этот бедняга, должно быть, очень несчастлив… Посмотрим, не могу ли я чем-нибудь пособить ему.
Однако из уважения к великой горести, которую обнаруживало такое поведение путешественника, Конан не хотел нарушать его молитвы и дожидался, пока тот поднимется. Скоро неизвестный действительно с трудом выпрямился, но, встав, не спешил идти. Он обводил вокруг себя блуждающим взорам, словно не знал, в какую сторону направить ему свои шаги.
Это был человек еще молодой, но, казалось, изнурительные труды и страдания преждевременно разрушили его силы. Волосы на лбу его уже поредели; лицо имело болезненную бледность, еще более выделявшуюся на фоне черной и густой бороды. Его грубый матросский костюм представлял собой лохмотья, достойные жалости. Несмотря на это, благородство и достоинство, с которыми он носил эту бедную одежду, избавляли его от унижения. Вся его фигура изобличала крайнюю бедность и глубокое отчаяние; из глаз текли безмолвные слезы.
При шуме шагов приближавшегося Конана путешественник вздрогнул и быстро провел рукой по лицу. Потом он обернулся с печальным видом к тому, кто таким образом нарушил его спокойствие. Едва он взглянул на старого управителя, как смущение его, казалось, увеличилось; он покраснел, потом снова сделался бледным, но не произнес ни одного слова.
Конан не заметил этого смущения, причиненного его появлением.
– Друг мой, – сказал он ласково и кротко по-французски, – эта сторона, без сомнения, незнакома тебе? Если ты кого-нибудь здесь ищешь, я бы мог проводить тебя.
– Я никого не ищу, и никто не ждет меня, – отвечал незнакомец глухим голосом, понурив голову.
Честный старик почувствовал, как сердце застучало у него в груди; этот голос напоминал ему того, кого не могло изгладить из его памяти многолетнее отсутствие.
– Пресвятая Богородица! Помоги мне, – прошептал он, вперив в путешественника старые глаза свои. – Я подумал сначала… мне показалось… Но нет, нет, мертвые не выходят из могил, чтобы пугать живых…
Неизвестный все хранил молчание.
