— Не знаю. Не знаю я! Да мне дела до этой фигни нету! Никита, скажи, что ты шутишь! Ну пожалуйста… Скажи, а?… Ты же врёшь, сволочь! — выкрикнул Костя, с болью уставившись на своё распростёртое по стене тело. Он был обнажён. Ноги, прикрученные медной проволокой к металлическим скобам, вбитым почти под самым потолком, непристойно раздвигались. Гениталии безвольно свисали на живот. Затёкшие руки касались кончиками пальцев пола. На животе виднелось несколько глубоких извилистых царапин, образующих неизвестный знак. Тёмный от старости шпигорь торчал из груди сантиметров на пять, кованая шляпка бурела пятнами ржавчины. Кожа под раной была чиста. — Врешь ведь, — прошептал он всё ещё с надеждой. — Крови-то нету, а?! Совсем же ни капли. Если всё правда — почему нету крови?
— Крови? — воскликнул Никита. — Какие пустяки тебя занимают! Право, я разочарован, — сказал он, распрямляясь. — Кровь… Подумай, разве Пришедшему она будет нужна меньше, чем тебе? Нет, конечно, ничуть не меньше. По счастью, Катя умеет при нужде затворять кровь. Ага, вот и она! Подумать только, как она красива сегодня! Знаешь, если всё окончится благополучно, мы тут же займемся любовью, грешники! Но довольно болтовни, пора начинать. Сейчас, Константин, ты перестанешь слышать и видеть так, как привык. Тебе покажется, что ты частично сместился в странное и страшное место. Не пугайся. Там тебя никто не обидит.
Никита ушёл, выпав из чёткого круга зрения, но скоро вернулся, осторожно неся в пальцах пипетку, заполненную светящейся зеленоватой жидкостью. Он быстро закапал едкое снадобье Косте в нос. Окружающая муть сперва сгустилась до полной непроглядности, однако вскоре рассеялась совершенно. Шум в ушах прекратился. Стало легко и радостно. Наступила ТИШИНА.
Абсолютная.
Костя осмотрелся.
Посреди помещения, поднятая на невысокие деревянные чурбачки, возвышалась разобранная раскладушка — бледно-зелёная, с каркасом, тускло отблёскивающим свеженьким чёрным лаком. В ветхий брезент было воткнуто несколько гвоздей — кажется, точно таких, что вбили в Костю. На полу стоял эмалированный таз с водой, валялись какие-то пожелтевшие бумажные листки, испещрённые крупными, жирными буквами. Сбросивший рубашку Никита, стоя на одном колене, обмакивал листы в воду, формировал из них комки размером с небольшое яблоко и насаживал на гвозди. Плечи его ходили ходуном, мышцы вздувались — словно работа была безмерно тяжела. Гвозди он, широко размахиваясь, вгонял в раскладушечное полотно, присоединяя к уже воткнутым.
